Правда Севера
13 января 2005 (4)
Олег УГРЮМОВ.

Нищий на мешке денег

По импортной технике, поступающей в леспромхозы, мы привыкли судить о растущем благосостоянии всех лесозаготовителей. Забывая при этом спросить: а как живется им в лесных поселках?

В девяностые годы мы всем миром хоронили деревню. Со скорбью на лице говорили о развалившихся колхозах и совхозах. Вычисляли про себя, сколько в таком состоянии - без денег, без надежды, со старенькой доломанной техникой - протянет.

Но оказалось, что хоронить поторопились. Пессимистические прогнозы не оправдались. Пусть и одеты сельчане попроще, и с кошельком полупустым, но на скромные заработки, пенсии и пособия по безработице живут деревни. Пусть не все, пусть с каждым годом число самых небольших сокращается, но в хлевах кто-то мычит и хрюкает, да и картошка еще родится на бывших совхозных полях, превращенных в огороды.

Лесные поселки на деревню и в советские времена посматривали несколько свысока. Попробуй-ка лесоруба деревенским человеком назвать - обидится. Если вернуться в более далекое прошлое, как не вспомнить, что существовала целая индустрия строительства таких поселков. На них в области работал большой домостроительный комбинат, выпускавший деревянные щиты, из которых потом дома возводились в считанные дни. В шестидесятые-семидесятые годы бурно строились клубы, школы, бани. И пусть по единому проекту, пусть в большинстве случаев были они похожи друг на дружку, как близнецы-братья, но ведь строились добротно. Были рассчитаны стоять не десять лет и не двадцать - дольше.

В поселках и жилье в основном было получше, и зарплаты повыше. Про магазины не говорю: орсовская торговля с магазинами райпотребсоюза ни в какое сравнение не шла. Что уж говорить про конец восьмидесятых годов, когда появилось необычное словечко "бартер", когда "лесники" в обмен на отправляемую за границу древесину стали в импортные куртки и сапоги облачаться, видеомагнитофоны приобретать.

Сельчане только слюнки глотали. Им-то что было за границу слать: молоко, мясо? Да и позже, в середине голодных девяностых годов, в лесопунктах пусть рыбой, мукой, макаронами, но выдавали заработную плату. Деревенский житель привык больше на свое подсобное хозяйство рассчитывать, тем и кормился.

В начале нового века разница между поселком и деревней стала потихоньку выравниваться. Нет, деревня не стала жить лучше - на лесных поселках вся явственней проступает печать упадка. Растет число безработного люда в этих местах - явление за всю лесозаготовительную историю края просто уникальное. Ну никак не укладывается в головах мужиков: раньше ведь и пили, и прогуливали, и с работы кого-то увольняли, но потом все равно возьмут, спецодежду выдадут, место в общежитии дадут, если ты даже квартиру свою потерял, и к мастеру пошлют: иди работай. А сейчас - не нужен никому, гуляй.

Этот процесс, уже пройденный деревенским жителем, переживается жителем поселковым куда болезненней. С голоду не помирают: девяностые годы быстро повернули лесорубов лицом к сенокосам и хлевушкам, ягодам да грибам. Но если деревенский житель издавна привык жить в доме, построенном его родителями или им самим, коль случится что починить, пусть даже доску и сворует, но сам приколотит, рабочий лесопункта казенную квартиру имеет. И по нужде ремонта больше привык в кабинет начальника лесопункта стучаться.

С дровами, в отличие от деревенской жизни, проблемы не было. Сходил в бухгалтерию, выписал. Жди, скоро привезут. Твоя забота только распилить, расколоть да в поленницы уложить. Нынче едешь по поселкам, и чуть ли не стон стоит. Особенно трудно тем, кто вышел или вот-вот собирается выходить на пенсию. Дома ветшают на глазах. А у начальника ответ один: я этих вопросов не решаю. Дрова приходится покупать, да за такую цену, что пенсии не хватает.

При всей нынешней схожести жизни на селе и в поселке есть одна очень существенная разница. Деревню до нищенской жизни и упадка довел зародившийся не так уж давно "каптализьм" (еще одно ругательное слово появилось в деревенском лексиконе). Уж он-то, в отличие от прежнего государства, за литр молока, если тот стоит на рынке пять рублей, восемь или одиннадцать никак не даст, как перед ним пустые карманы ни выворачивай и ни ругай погодные условия.

Лесные поселки губит уже почти забытая нами социалистическая плановая экономика. Правда, само это словосочетание "плановая экономика", если вдуматься, есть не более чем абракадабра. Планы были, это верно. Да еще какие! Уж как пытались некоторые директоры леспромхозов добиться хоть незначительного снижения объемов лесозаготовок, доходили до обкома партии, до Москвы, объясняя, что расчетная лесосека перерубается. Доказывали на цифрах, что не считаться с этим - все равно что пилить сук, на котором сидишь сам и сидят те, кто валит лес, возит, раскряжевывает, и все их домочадцы, и... Не помню случая, чтобы добился кто-то положительного решения.

Какая экономика, скажите мне, если на первый план выдвигался лозунг "План любой ценой!". И работали, затрат не считая. Выполняли планы, но не успев порой вывезти заготовленную древесину, оставляли сотни кубов гнить.

Уже два поселка в Ленском районе - Витюнино и Лупья - числятся почти всем населением своим в роли безработного. Леса вокруг давно вырублены, производство закрыто. После десятилетий упорного труда и ежемесячной борьбы за план остались ни с чем. Телефонной связи практически нет, выехать в больницу - проблема из проблем.

Такое положение, когда целый поселок оставался без работы, случалось и прежде. Лет тридцать назад посреди лесной пустыни оказался Пилес. Не один год Верхнелупьинский леспромхоз занимался расселением его жителей по другим поселкам. Причем готовили квартиры не только для тех, кому еще работать и работать. Пока последнего пенсионера не вывезли, не устроили с жильем, работали в Пилесе и магазин, и медпункт.

Сейчас леспромхоз и готов бы помочь лупьинцам и витюнинцам, да возможности не те. К тому же все теперь - и жилье, и клубы - передано в муниципальную собственность. Осуществлялась эта передача на скорую руку. Что стоит хотя бы один только пример с поселком Яреньга. По всем правилам населенные пункты, которые находятся в зоне затопляемости, передаче не подлежат, но на этот пункт ни Ленский леспромхоз, ни районная администрация особого внимания не обратили. Приняли. Теперь все проблемы поселка, который каждую весну превращается в Венецию, приходится решать ...женсовету. Это, по сути, единственная власть здесь. Вот и ходят женщины по кабинетам различных начальников и чиновников, вместо ответов выслушивая лишь обещания помочь.

Справедливости ради скажу, что некоторые руководители леспромхозов и лесопунктов, из числа тех, кто в прежние времена привык на себя брать решение бытовых вопросов своих работников, нет-нет и помогут чем-то. Кто автобус выделит для перевозки школьников, кто материал для ремонта дома. Однажды я было вознамерился о таком благородном поступке в газете рассказать. Уже и блокнот достал, ручку, но руководитель-благодетель испуганно руками замахал:

- Ради бога, не пиши никуда. Узнают на Котласском комбинате - такого нагоняя дадут...

Не собираюсь рисовать Котласский ЦБК в виде монстра. Комбинат живет по законам экономики. И, в конце концов, не он в ответе за то, что десятки лет леса в районе так бездумно вырубались.

Могу понять всю сложность положения жителей поселков, вокруг которых уже вдоволь нагулялся топор дровосека. Сельским хозяйством не займешься - ни лугов, ни пашни. Для открытия какого-то иного производства нужны и средства немалые, и организаторы энергичные. Кто-то, быть может, готов бы и покинуть эти места, да ехать некуда: где квартиру найдешь, где работу?

Но ситуацию, что сложилась на другом конце Ленского района, иначе как парадоксальной не назовешь. Представьте себе человека, сидящего на мешке с деньгами и страдающего от голода и холода. У этого "человека" есть имя - Очея. Уж этот-то довольно крупный поселок бедным на леса никак не назовешь, поскольку расположен он в лесном массиве, который не только в районе, но по всему южному региону считается самым перспективным. Если Верхнелупьинский леспромхоз долгое время в советские годы перерубал расчетную лесосеку, то в этих местах все было как раз наоборот. Посреди большого таежного пространства Очея значится одинокой точкой, до ближайшего лесопункта порядка 40 километров пути.

Уж кому-кому, но очейцам-то можно рассуждать так: леса у нас государственные, мы - часть государства, следовательно, на долю лесных богатств, пусть даже совсем маленькую, имеем право. Но это - пустые рассуждения. Электросети от Яренска до Очеи уже в том состоянии, что не ураган - небольшой ветерок может привести к тому, что вся округа на неделю может остаться без света...

Линия числится на балансе Ленского леспромхоза, который переживает процедуру банкротства, и лишние затраты на ремонт, тем более на приведение ее в нормальное состояние, ему, естественно, ни к чему. Есть в Очее небольшая электростанция, которая способна обеспечить электричеством только часть поселка. Но и она доживает последние дни: затраты на топливо нести некому. Вместо нее планируется установить движок в гараже, чтобы не страдало производство.

Еще одна беда - телефонная связь.

- У меня дочь живет в Яренске, сын в Урдоме, сестра в Лысимо, - рассказывает директор местной школы Лора Попова. - Если сумеешь дозвониться до них, то они меня слышат, а их нет, то наоборот...

С конца сентября из-за плохих дорог не ходит рейсовый автобус. Для того, чтобы получить свою зар-плату, очейским учителям в октябре пришлось в складчину (требовалось пятьсот рублей) нанимать частника, который съездил в райцентр за деньгами.

Перечень этих бед можно продолжать долго, но самое страшное, как говорят жители этого поселка, что их никто не слышит, никто даже не пытается помочь.