Правда Севера
6 июля 2006 (122)
Инф.

У книжной полки

Неудобно выбрасывать подаренные книги, даже если они и не нравятся. Поэтому и в редакции есть у меня книжки с автографами, и дома. Не одну полку можно ими заставить, далеко не равноценными.

Давно пора с этими подарками разобраться. День был тяжелый, читать не могу, по телевизору новости посмотрел, а больше там ничего нужного мне сегодня не покажут, - можно литературные и прочие произведения вместе собрать. "Телик" выключен: душа не вынесла в День памяти и скорби слушать о том, как не жалели у нас женщину на Великой Отечественной войне. Примером взяли "А зори здесь тихие..." Бориса Васильева. Дескать, какая нужда была бросать несчастных молодых женщин против фашистских разведчиков. Но ведь там находились только зенитчицы и один мужчина. Некому больше было выслеживать немцев, - вот же как!..

Ну как выкинешь сборник путевых заметок Федора Абрамова "Неужели по этому пути идти всему человечеству?" Не потеряло значения то, что наш земляк писал о Франции, Германии, Финляндии, Америке. Но на фронтисписе изображена стодолларовая купюра, и в центре ее - портрет Абрамова. Валюта США - символ благополучия, но и символ продажности. И - Федор Абрамов, человек совестливый, мучавшийся, страдавший, болевший за Россию. Он сказал: "Россия никогда не устроит жизнь на своей земле. Но она даст негасимый свет миру. В этом ее назначение. Назначение в том, чтобы отрывать, поднимать человечество от земли к небу. И не потому ли такое отвращение в русском мире к делячеству, к деловым людям?.. Русские, может быть, самая светоносная нация".

Художник и издатель этой книги добивался интервью со мной: мол, хочу получить за эту работу премию Ломоносовского фонда, пособите. Я сказал, что помогать не буду. Художник перестал со мной здороваться, чем нисколько меня не огорчил.

А вот замечательный трехтомник Станислава Куняева "Поэзия. Судьба. Россия". История этого подарка такова.

В 1995 году, к 10-летию горбачевской перестройки, мне очень хотелось исповедаться перед самим собой: как я прожил 42 года, что сделал, в чем мои ошибки, как жить дальше? И написал первый свой рассказ "Бессонница". "Прошелся" там по С. Ю. Куняеву: пользуясь информацией "Северного комсомольца", назвал Станислава Юрьевича "оштрафованным поэтом-браконьером".

Какая жизнь кипит вокруг, 
какие страсти в птичьих звонах!
Мне скушно, друг, мне тошно, друг,
страдать о правовых законах. 

Душу мою, словно лодку, налетевшую на камни, заливало в то время штормовыми волнами. Волнами крушения надежд и апатии. Но, казалось, еще не потеряна возможность вычерпать холодную морскую воду. Поэтому взъелся я на Куняева, в частности, из-за строчек о правовых законах.

Через несколько лет я выпустил книжечку со своими рассказами и при случае подарил ее писателю Владимиру Личутину. Из 44 страниц он прочитал ровно четверть - закончил на антикуняевском пассаже и отчитал меня: дескать, Куняев - патриот, государственник, великий публицист, а ты походя бросил несколько несправедливых слов!..

Я чувствовал себя виноватым перед главным редактором "Нашего современника", и когда он приехал в Архангельск, попросил у него интервью и вручил (подарком это назвать нельзя) ту самую книжку. Чтобы затем объясниться. Станислав Юрьевич дать интервью согласился (затем мы неторопливо и довольно долго разговаривали в его гостиничном номере), книжку прочитал и, высказывая о ней свое мнение, не горячился, как его собрат Личутин.

- Мы с вами похожи, только вы обмануты, а я побежден, - сказал Куняев. И подарил мне "Поэзию. Судьбу. Россию". Из этой книги я узнал, как центральные и региональные СМИ травили Куняева и его спутников за трех хариусов и двух щучек. Писали даже, что москвичи "ловили осетров (они в наших реках не водятся. - С. Д.) и рыбьи туши выбрасывали".

"К счастью, ни одной пойманной семги у нас не было..." - признался автор. А была бы красная рыба, в той вакханалии после августа 1991 года вообще не сдобровать было бы одному из руководителей оппозиционного власти Союза писателей РСФСР, главному редактору журнала, тираж которого составлял тогда гигантскую цифру - более 300 тысяч экземпляров.

Надо было бить человека, искавшего истину, справедливость, - вот в чем дело.

Большинству общества тогдашняя ситуация представлялась простой: хунта в тюрьме, сейчас заживем!.. Горбачевское время многих ничему не научило: от "ускорения" толку не было, тем не менее верилось, что демократия, благополучие - совсем рядом. А такие, как Куняев, не верили. Но их не хотели слушать ни правящая элита, ни прекраснодушные граждане, чьим богом стал Ельцин.

Большие тиражи патриотических изданий были не нужны. И сколько сейчас подписчиков у "Нашего современника"? Около десяти тысяч.

"Между прочим, слово "патриот" я употребляю только в негативном смысле, потому что позитивного смысла оно вообще не имеет... Это чувство, как правильно сказал, кажется, Б. Окуджава, доступно и кошке", - так говорил в 1990 году Владимир Войнович. Он внес свой вклад в победу над Куняевым и его коллегами.

Остается надеяться, что победа не окончательная. Но надежда слабая. Пример: Куняев и Личутин "разлетелись" - кому на пользу?..

Те стихи, которые я процитировал, Станислав Куняев написал в 1989 году на берегах мезенской реки Мегра.

- Тогда проходили первые так называемые свободные выборы, - привожу слова собеседника. - Я слушал по транзистору болтовню всякую и чувствовал, что народ ей верит. Мне было так горько, что он опять будет обманут, и страдать о правовых законах в том варианте, в каком они предлагались, мне было горестно. Конечно, без правовых законов нельзя, но нельзя только их видеть в окошке, только ради них жить. Есть обычаи. Недаром братки говорят о понятиях. Это ведь тоже русские люди, хотя и испорченные временем. И они понимают, что законы - одно, а жизнь глубокая народная - другое, и всю ее в законы все равно не запихнешь. Она всегда гораздо живее, шире, полнее, необъятнее правовых законов. И делать ставку на правовое государство, не учитывая это, значит, не считаться ни с историей, ни с бытом, ни с русским народом.

Тоненькая книга Василия Белова. С Василием Ивановичем мне тоже довелось встретиться. Но воспоминание об этой встрече нерадостное.

Когда мы разговаривали с писателем в Вологде, он ни разу не выразил недовольства моими вопросами. Говорил в обычной своей манере - не по-ораторски, недостаточно в чем-то убедительно, но все равно я не напрасно считал, что интервью станет интересным читателям. За обедом "насухо" (Белов давно ушел от Бахуса) беседа продолжилась. Все было хорошо, я вышел из беловской квартиры в красивый город окрыленным. Вскоре отправил Василию Ивановичу большое интервью, чтобы получить визу. Он прислал мне письмо, я прочитал - и сердце мое упало.

"Не напрасно Вы принадлежите к той корпорации, которую называют одной из древнейших. Не обижайтесь, но это так и есть.

Далее смысл интервью: нет, слишком похабен! (...) Да, я не знаю, как нам с Вами выкрутиться. Увы, Сергей Николаевич, мы с Вами напрасно трудились... Все интервью выглядит не совсем добросовестным, даже провокационным. Доброжелательством тут и не пахнет. Подписать подобный материал не могу. Скажите редактору, чтобы прислал другого человека (или сочините нечто другое).

Ну чем это интервью лучше других провокаций? (...) Посылаю книжечку "Медовый месяц". Станьте хотя бы на минуту ее критиком, рецензентом или сочиняйте небылицы и далее".

Я только задавал вопросы. Похабные они или нет, читатель может оценить.

Белов не дал согласия на публикацию нашего интервью, которое я готовил в 2002 году к 70-летию писателя, чьи "Плотницкие рассказы", "Привычное дело" и другие вещи я читал, испытывая восхищение от народного слова и боль за деревенских людей, и гордость за них.

Я не могу опубликовать нашу беседу полностью, но дать отрывки из него, наверное, вправе?

Подчеркиваю, я не исказил смысл ни одного слова классика.

- Василий Иванович, когда-то вы сидели в колхозной конторе счетоводом. Думали, наверно, не только об убытках и прибылях. Мечтали, вероятно, о чем-то. Если так, то о чем?

- Коли я не на все вопросы отвечу, то не делайте из этого трагедию... Когда счетоводом был, то мечтал уехать из колхоза. Удрать! Я терпеть не мог свою работу. Там все было запутано. А я запутал еще больше. И уехал в школу ФЗО (фабрично-заводского обучения), потому что хотел жить более-менее свободным человеком. У меня даже паспорта не было. Позднее я с главным редактором журнала "Новый мир" Александром Твардовским спорил насчет крестьянства. Сказал, что надо людям паспорта дать. А он развел руками и ответил: "Разбегутся же все..."

- Поначалу вам крепко доставалось от критики. Например, вот цитата из журнала "Советская печать": "По всему видно, что у В. Белова самое дремучее представление о современной деревне". Говорили и многое другое. Что помогало вам, как говорится, дуть в свою дуду?

- Помогало очень сильное убеждение, что крестьянство эксплуатируют все, кому не лень, в том числе городская интеллигенция. Толстой говорил: мы не любим тех, кому делаем неприятности... Городская интеллигенция ненавидела деревню всеми фибрами своей души.

У меня была мечта: чтобы люди поняли, наконец, что без мужиков никуда не денешься. Отношение к земле должно быть святым. У всех. Следовательно, и к людям, которые работают на этой земле.

- Где-то я читал, что вам не понравился широко известный фильм "Председатель", получивший весьма солидную премию. Что именно не по вашей душе там?