Пресса Архангельской области
 


Север
26 мая 2006 (22)
В.СЕЛИВЕРСТОВ.

Деревянные свидетели нашей истории

К 150-летию родового дома

(Продолжение. Начало в N 21.)

Мне вспоминается теперь, что у Николая Федоровича в амбарушке, она же служила ему столяркой, были изготовлены для себя гроб и крест. Моему детскому воображению в темноте всегда представлялись покойники, когда пробегал с реки после осмотра продольников мимо этой амбарушки.

А был Николай Федорович Селиверстов по-своему талантливым, смекалистым, мастеровым мужиком, и кто знает, как бы могла сложиться его судьба, каким бы он стал человеком, если бы не наказание, которого он и его семья не заслужили: Но об этом - дальше.

Возвращенное имя

Ох и понатворило дел время перемен двадцатых-сороковых годов прошлого столетия! Котюевский род, как и многие, сполна познал безрассудство событий тех лет, известное своими социальными потрясениями.

В трёхтомнике "Поморский мемориал. Книга Памяти жертв политических репрессий", подготовленном к изданию Поморским университетом совместно с Генеральной прокуратурой и прокуратурой Архангельской области, есть такая запись:

"Селивёрстов Николай Фёдорович, 1881, уроженец и житель д. Долгощелье Мезенского района, зверобой. На иждивении имел ребёнка. Арестован 18.02.30 года. Тройкой ПП ОГПУ Северного края 29.03.30 года по ст. 58-7, 58-10, 58-11 УК РСФСР незаконно лишён свободы сроком на три года. Сведений о дальнейшей судьбе нет. Полностью реабилитирован 25.09.89 года".

В 2003 году я имел переписку с профессором Поморского университета Рудольфом Афанасьевичем Ханталиным, ведущим автором трехтомника о репрессированных. С ним когда-то работал в Онежском горкоме КПСС. Меня удивила запись, касающаяся Николая Фёдоровича, что сведений о его дальнейшей судьбе нет. Правда, нет сведений и о других сотнях пострадавших, чьи биографические справки упоминаются в книге "Поморский мемориал:".

Обменялся с Р.А.Ханталиным предложениями по акции санкт-петербургских исследователей "Возвращённые имена", в ходе которой предлагалось подготовить сборник воспоминаний родственников, земляков о жертвах политических репрессий Северо-Западной зоны России. Выслал ему статью "Забвению не подлежит", опубликованную в газете "Север" за 26 июля, 2 и 9 августа 2002 года, о безвинно пострадавших В.Ф.Нечаеве, С.И.Буркове, Г.И.Нечаеве, Н.А. Терентьеве, Н.И.Селивёрстове. Однако прошло три года, а предпринимается ли что по данной инициативе, неизвестно.

В дополнение к судьбе вышеназванных репрессированных мезенцев продолжу рассказ о Николае Фёдоровиче Селивёрстове.

Вот что поведала его дочь Алевтина, когда мы у неё чаёвничали.

- В нашей семье выросло пять детей: Александра, Анна, Фёдор, Павел и я. При аресте папы с мамой Фёклой Прокопьевной, мне было пять лет, старшие считались работающими. Отец отбывал срок в лагере заключённых лесного посёлка Пингуша Емецкого района, ныне Холмогорского. Маму в Архангельске освободили. Меня оставляли со старшей сестрой, и помню, сколько было радости, когда мама вернулась.

Дед, Селивёрстов Фёдор Степанович, построил большой торговый карбас. Они вместе с папой плавали в Норвегию - по-нынешнему, занимались мелким предпринимательством. У ненцев закупали пушнину, папе и кличку-то дали Колюшка- песец. Сами промышляли морского зверя, принимали шкуры от односельчан. В обмен приобретали у скандинавов треску, корабельную оснастку, инструмент, посуду и прочее.

В памяти остались норвежские топоры с выемкой на плоскости, компасы (матки), фарфоровые наборы чашек с блюдцами. В период НЭПа в Поморье существовало множество иностранных фирм. С ними-то дед с отцом и были компаньонами, да и не только они. От многих мезенцев слыхивала о их плавании в скандинавские страны. По деревне ходила даже такая байка: Андрей Ласков втайне от жандармерии в те края в тресковой бочке вывез Климента Ефремовича Ворошилова.

Дед утонул в 1927 году, семидесяти пяти лет от роду. За то, что папа якобы имел связи с иностранцами, выступил против колхоза, семью и раскулачили. Что из мелкого имущества изъяли при раскулачивании, не помню, но отобрали тот самый торговый карбас и верхнюю часть дома принадлежащей нам половины, куда заселили семью Рамановых:

Развалюшка Рамановых, стоящая рядом с домом дяди Миши, мне хорошо помнится. Многодетная семья была очень трудолюбивой и вежливой, особенной заботливостью отличалась чуть сгорбленная хлопотами мать. Старший сын, Михаил Семёнович Широкий, в Котюевском доме жил уже отдельной семьёй, занимал переднюю комнату. Он плавал на ботах с моим отцом, продолжал с братом Алексеем.

На месте развалюшки построил с сестрой новый пятистенок. Потом отделился младший Егор. Мать осталась с дочкой и сыном Алексеем, страдающим умственным заболеванием. Алёша работал грузчиком в рыбкоопе, развозил по магазинам в большом ларе на лошадке хлеб. Про него и заведующего клубом Степан Васильевич Широкий (Монах), местный баюнок-стихоплёт, сочинил мудрый, отличающийся сарказмом, характерный для событий тех лет, памфлет:

Алёша Нялин - товарищ

Сталин!

Миша Пенин - товарищ Ленин!

Знали бы чекисты, с каким торжеством произносили подвыпивший Алексей и мы, собравшаяся около его шантрапа, эти слова в дни годовщин Великого Октября или в майские праздники!

: Далее Алевтина Николаевна рассказала, что братья её уехали жить в Шойну, плавали на ботах. Они - участники Великой Отечественной войны. Фёдор погиб в боях. Она трудилась в колхозе на разных работах от зари до зари, две путины ловила навагу в Кии, восемь лет плавала на рыболовецких судах поварихой- матросом.

Старожилы села должны вспомнить: Николай Фёдорович Селивёрстов на всю округу славился смекалкой и сноровкой. В те времена подъёмных кранов не существовало, но для возведения активно внедряемых тогда ветряков, радиоузлов, пунктов связи требовалось поднимать высокие мачты.

Так вот, именно под руководством Николая Фёдоровича, уже после его отсидки в лагере, сооружались ветряки в Долгощелье, Совполье, Лампожне, Мезени, Пинеге. Он же руководил подъемом радиомачт связи в областном порту и в порту Каменки. При этом для сращивания брёвен использовал всего лишь ручную пилу, топор, стамеску, нагиля, а для подъёма мачт - ручную лебедку, металлический трос или крепкий канат, перекинутый через блок на мертвяке (свайном якоре) и закреплённый в трети от верха мачты; передвижные салазки, через которые направлялось основание мачты в подготовленное гнездо; верёвки-растяжки, свисающие через блок сверху; рычаги, по-нашему - аншпуги. Основу всего, конечно же, составляли умелый расчёт предстоящих нагрузок, вмещенный в мозгах Николая Фёдоровича, не знавшего высшей математики, и рабочая сила.

Вот такому мастеру-самоучке из Котюевского дома и возвращается имя.

Дядя Миша

Младший сын прадеда Селивёрстова Дмитрия Степановича - Михаил - родился в 1888 году. Это один из тех промысловиков, активистов села, о трудовых успехах которого в районной и областной печати много писалось, неоднократно помещались его портреты.

Для ясности - чуть истории. По рассказам односельчан, в двадцатые годы прошлого столетия, под влиянием общей политической обстановки в стране, духовное расслоение земляков стало очевидным. В 1922 году в деревне образовались "Красная" и "Белая" артели. Понятно, в одной артели собрались бедняки, в другой - богатые. У каждой свой вожак, добычу сдавали разным приёмщикам, хотя, к примеру, морского зверя промышляли уже с ледоколов, тем самым пользуясь государственными услугами. На праздничных гулянках стали чаще возникать ссоры родственников, драки среди молодёжи.

Мама вспоминала, как в одной из потасовок порезали папу, и у него на всю жизнь остался на спине большой шрам под левым предплечьем. Дядя Миша по этому случаю прихвастнул однажды, что, узнав о драке, он выскочил через окно, разбив стекло, на дорогу, по которой бежали дерущиеся парни, вырвал из изгороди дрын (а силы он был неимоверной) и с ним гнался за толпой до колокольни.

Потом появились представители из "Областьрыба", стали мирить всех, собирать в едино карбаса, лошадей, ловушки. В начале 1929 года, в основном из молодёжи, первых комсомольцев, создали артель "Тюлень". На вёшний промысел морского зверя на Моржовец с лодками-волокушами уходило уже четыре звена по семь человек в каждом во главе с дядей Мишей и четыре внеартельных, где руководил Буторин Михаил Ильич (Пакулев).

: На Моржовец уходили в марте-апреле на полтора-два месяца. Хорошо помню, поскольку последние путины колхозников за вёшним тюленем пришлись на начало пятидесятых, как группировались на реке Кулой под угором оленьи упряжки, загружались дополна дровами, всякой едой, постелями лодки-волокуши. Почти все деревенские собирались на проводы.

Промысловики дней через пять добирались до Моржовца, и начиналось ежедневное выжидание и забой тюленей. Оснастка - кожаные бахилы с липтами, малица, нож на поясе, багор. К ночи под себя на днище укладывали дрова, сверху дров из оленьих шкур устраивали постель, лодку - на льдину, и спать, накрывшись все разом буйной из непродуваемого брезента. И несло зверобоев морюшко, несло в неизвестность, но с надеждой на удачу.

В 1930 году организовался в селе колхоз. Бабушка Татьяна отвела на общий двор коня с упряжью, санями, телегой. Звали коня Орешек. Потом она мне его показывала: красавец, гнедой масти, три светлых копыта, высокий, по лбу и носу шла белая полоска. Вот тогда-то, наверное, нашла коса на камень в отношениях с властью у многих селян. Власть - всегда насилие, но поморов не коснулось даже крепостное право, потому понять, что такое коллективное хозяйствование при наличии веками сложившегося артельного промысла, было не так-то просто.

Многие действия в период социальных противоречий, раскулачивания в деревне, разделения на бедных и богатых, скорей всего, оценивались условно, не документировались. Каким был подход "властителей судеб" в каждом конкретном случае, нам не восстановить.

Однако осталась наглядная память о конфискованных домах, занятых под общественные нужды. Вместе с Николаем Фёдоровичем раскулачили Павла Прокопьевича Медведева (Пронюшкина), выслали в Большую Кию, наложили контрибуцию на двухэтажный дом, в жилой части которого открыли четыре класса начальной школы, где мои сверстники учились. А в дворовых помещениях оборудовали сельский клуб, используя зал для собраний, выступлений художественной самодеятельности, танцев, проката кинофильмов.

Конфисковали двухэтажный дом под рыбкооп, почту и магазин у семьи Вишняковых, оставив им одну треть. Под правление колхоза заняли часть дома Прониных (рядом с новой почтой). Наверху двухэтажного дома Олёкиных разместился сельский совет. В нём я сорок пять лет назад регистрировал брак с сельской учительницей Васильевой Ниной Васильевной.

Половину дома, где жила тётя Анна, приспособили под молокозавод. Куда выслали семьи из этих домов, не знаю, Вишняковых вроде бы в Волонгу. Под конвоем отправили на строительство Беломорканала Широкого Дмитрия (Селемину). Чуть позже погрузили в почтовый карбас всю семью Егора Курносова, увозя в ссылку. Но в районе немного погодя одумались. И жену, Анну Андреевну, с ребятишками вернули из Каменки.

Предчувствуя изменения уклада жизни, завербовались по найму рыбаками, приёмщиками, караульными, просто разнорабочими в Шойну и промысловые станы Канино-Тиманской тундры Нечаев Иван (Отин), Буторин Дмитрий (Шолонников), Увакин Александр (Гагара), Селивёрстов Фёдор (Бугорок), Селивёрстов Николай (Ефремов), отец, сын и дочь Нечаевы - Дмитрий, Григорий, Хионья (Киршины).

Видите, как трудно и самобытно развивалось село. А с другой стороны, кому в жизни легко?

Всё ж и при царизме, и при советской власти Долгощелье строилось, экономика крепла, жизнь людей становилась цивилизованней. Почти все семьи, кто был когда- то раскулачен или выехал тихонько, не конфликтуя с властью, в конце пятидесятых- начале шестидесятых возвратились на родину.

Так вот, как только организовался колхоз, Селивёрстова Михаила Дмитриевича избрали заместителем председателя. Но конторская работа оказалась ему не по душе, да и грамотёнки было маловато, потому дядя Миша из года в год, вплоть до шестидесятых годов, ходил на зверобойку, летом и осенью плавал сёмгу, с первым льдом выезжал на лов наваги в Шомокшу, на Канин.

Почти всегда ему и его звеньям сопутствовала удача, особенно в уловах красной рыбы. Соревновались они в основном с живущим от него через дом Селивёрстовым Трофимом Ивановичем. Оба коммунисты, постоянные члены правления колхоза, можно сказать, не успевали просушивать одежду, дённо и нощно пропадая на воде.

А на берегу в те суровые годы полеводством и животноводством командовала Дровнина Анастасия Дмитриевна, дочь и сестра выехавших на Канин Нос Киршиных.

Не хочу преуменьшать значения экипажей рыболовных судов, трудолюбия остальных жителей села, однако на организаторском таланте вышеназванных активистов держался колхоз в предвоенные и военные бабьи годы.

Со слов мамы знаю, что первым председателем колхоза был Медведев Степан Ефимович (Савинов), но мог быть кто-то из уполномоченных Мезенского райкома ВКП(б) - таковые на несколько месяцев приезжали, но все они хорошими делами в памяти односельчан не запечатлелись. Подробно летопись тех лет изложена Нечаевым Арсением Петровичем в своих мемуарах, о чём лучший председатель колхоза делился со мной и братом Юрием, когда мы к нему заглядывали в дни похорон сестры Диены. Интересно было бы прочесть записки человека, отдавшего всего себя развитию коллективного хозяйства и благоустройству деревни, но почему-то они до сих пор не опубликованы.

Но поскольку я озаглавил свой повествование "Красна изба углами", то и сосредоточусь на том, что представляли из себя избы и хозяйственные постройки, занимаемые семьёй дяди Михаила, как жили, каким содержанием наполнялись редкие дни и часы отдыха его обитателей.

Михаилу Дмитриевичу с тётей Надеждой родных детей Бог не дал. В конце тридцатых они усыновили племянника тёти, родители которого умерли. Геннадий - годок моего брата Алексея, и всё детство и молодость они провели вместе: закончили в Каменке ФЗО, работали плотниками в Нарьян-Маре, одновременно по три года отслужили в Советской Армии, демобилизовавшись, по пятнадцать лет проплавали от колхоза на ботах и СРТ, потом стали колхозными строителями. Про таких говорят: верные друзья. Я же, будучи еще дошколёнком, увязывался за ними и "путешествовал" по всем закоулкам родового дома. По преданию, однажды дядя Миша спросил меня:

- Генка с Алёшей курят?

-Нет, дядя, у них не спички, не табаки, - отвечал бойко я.

Взрослые без внимания детей не оставляли. Помню такой случай. Жили мы на втором этаже нового котюевского дома, у болота, через порядок строений. Однажды утром мама согрела самовар, напоила чаем, старших братьев собрала в школу, сама убежала на работу, а мы с Диной остались вдвоём. Горячий самовар стоял на полу. У самовара прогорела труба, и на пол выпал уголёк. Из-под самовара пошёл дым. Дина не растерялась - во всю прыть к дяде Мише. Он оказался дома - бегом к нам. Выжженное место на половицах долго напоминало, что надо быть осторожными с огнём.

Был Михаил Дмитриевич для детишек родственников и наставником в труде. Так, племянница Шура с пятнадцати годков была у него загребной, плавая сёмгу, и почти десять лет ходила с ним по путинам на ледокол и Канин Нас, пока не вышла замуж за Титова Алексея Владимировича, не нарожала детей. Её мама, сестра моего отца, рано овдовела. Муж Увакин Владимир (Деков) погиб на зверобойке от случайной пули. Где-то в году сорок восьмом ещё раз вышла замуж за моториста бота "Поной" Нечаева Дмитрий Петровича, брата Алёшиньки Петрушкина, кузнеца.

Не прожили они и пяти лет, как дяде Мите при швартовке в шторм зажало голову и туловище бортами судов у шоенского причала, и он от ран скончался. Не погиб в Великую Отечественную, так смерть прибрала на море. Боже мой! Подумать только, как летит времечко! Двоюродным сёстрам Александре и Феоктисте, всю жизнь проработавшей учительницей, уже за семьдесят.

В передней избе у Михаила Дмитриевича стояли гнутые венские стулья и табуретки, самодельное кресло, резной буфет с расписными чайными чашками, блюдцами, тарелками, деревянными ложками. Три большие самовара, на одном из которых блестело пять портретов казнённых в 1825 году декабристов, возвышались над столом у простенка смежной избы Сямочкиных. Тут же патриархально тикали старинные часы с гирей, окаймлённые красным деревом со стеклом. В переднем углу красовалась божничка с позолоченными на иконах ризами, висела лампадка.

Если спрашивали у коммуниста, почему в углу иконы, дядя отвечал: не я вешал, не мне их и снимать. Тётя, по-маминому "деинка", была очень набожной. На стенах рамки с фотографиями и почётными грамотами, в одной из рамок - увеличенные портреты хозяина с хозяйкой. Между рамками прибиты веером распущенные глухариные хвосты, что напоминало об охотничьем азарте главы дома. С прихода, слева, сложена русская печь, за которой на полках стояли ладки, горшки, чугуны, крынки, миски, туески из бересты с молоком и сметаной. Справа, в углу, медился начищенный дресвой рукомойник над таким же сверкающим тазом, рядом висело беленькое полотенце и собранный в завязку белёсый кусок сети для протирания замасленных рук. Тут же за ситцевой занавеской стояла железная кровать.

Всё радовало чистотой, полы и потолки желтели охрой, рамы с подоконниками отливали белилами, бросались в глаза привыкшему к бедности подростку красивые обои на стенах.

Боковушка на первом этаже, за сенями, стояла без окон и служила хранилищем съестных припасов. Она всегда надёжно закрывалась от озорников на деревянный самодельный затвор. Далее - двор с большими воротами, хлев, в котором стояла корова и блеяли овцы.

Над хлевом, вторым этажом, была большая поветь, вмещавшая почти на всю зиму корма скотине. Там же стояла на трёх креньках лодка-волокуша. Позже за ненадобностью (двум-трём гребцам она не посильна) лодку вытащили на улицу, нашвы (доски) под лучами солнца разобрало, вот и распилили её на дрова. А вообще-то нужно было сберечь как память о прошлом. Воистину: поимевши, не храним, потерявши - плачем. А было бы прекрасно, стояла бы она где-нибудь в Мезенском музее с надписью: "Владелец - зверобой-помор Селивёрстов Михаил Дмитриевич, сшил мастер-корабел Федоровский Филипп Григорьевич".

С повети закоулками, мимо всяких кладовок, коридор и верхние сени с идущей вниз лестницей вели в горницу - так называлась верхняя изба. В горнице на переднем простенке висело огромное зеркало - почти от пола до потолка. Перед зеркалом стоял круглый стол с точёными ножками, под ним скрывались сидения четырёх стульев. Имелась печка-голландка, никелированная кровать с высоко возвышающимися пуховыми перинами и подушками. Посредине с потолка свисала очень яркая, с разукрашенным абажуром двадцатилинейная лампа-молния. У стенки располагался платяной шкаф с одеждой и этажерками для обуви.

В углу стоял добротный, окованный черными полосками в клетку зелёный сундук. У тёти Надежды в этом сундуке годами копилась всякая женская утварь и наряды. В гости она часто сподабливалась в вышитые бисером разноцветные блузы, плисовые, отделанные оборкой юбки, кашемировые с цветами и кистями платки. Следующий раз на ней аккуратно топырились шуршащие сарафаны из алой с желтизной материи, отливающей серебряной парчой, с шеи на грудь свисало два ряда перламутровых бус. В ушах - драгоценные подвески, голова прикрывалась повойником, прошитыми золотистыми нитями по очелью, передней части.

Сохранялось всё это до поры до времени аккуратно, многое досталось от предшествующих поколений, попахивало нафталинчиком. Красоваться особо было некогда. Но уж если наступали праздники, именины там, свадьбы, привальные, после удачного возвращения с путины, - тут сундук не закрывался. Тётя одевалась как пава.

Интересно, сохранилось ли что от старинушки - нарядов, мебели, убранства у вдовы Геннадия Тимофеевича Широкого, - Пеюшки. Тоже ведь полдесятка детишек подняли. Теперь только одна с неженатым сыном Тимкой проживает в хоромах.

Скольких гостей повидала горница Михаила Дмитриевича и Надежда Васильевны! Придут, бывало, боты с моря - дядя Саша и дядя Вася Котюевы обязательно к нему явятся. Приедут ли на побывку офицеры, несущие воинскую службу в различных уголках страны - непременно заглянут отведать сёмужки, в молодости на путины с дядей Мишей хаживали. Когда Геннадий Тимофеевич, племянник Алексей Николаевич плавали на СРТ "Вижас" с Дровниным Альбертом Степановичем в Атлантике, всегда после возвращения всей тройкой докладывали опытному рыбаку-зверобою об успехах и неполадках.

Между прочим, знаменитый капитан Дровнин, награждённый медалью "За трудовую доблесть", кавалер ордена Трудового Красного Знамени, всегда прост и добропорядочен с земляками, хотя в море расхлябанности неподчинения не терпел. Говорили, таким был и мой отец Селивёрстов Николай Иванович. Его также за освоение трескового лова в районе Шойны представляли к высокой правительственной награде. По свидетельству дяди, повторюсь, он часто избирался членом правления колхоза, по совету старшего брата Валерия Николаевича в начале шестидесятых, после реабилитации, я запрашивал наградной отдел Президиума Верховного Совета СССР, но ответ пришёл отрицательный. Арест папы опередил события.

Сколько переговорено, песен перепето в этом доме. Когда-то звучал в данных стенах первый патефон в деревне, слушали "Дубинушку" в исполнении Шаляпина, "У самовара я и моя Маша" - Утёсова, "Валенки" - Руслановой, "Синий платочек" - Шульженко. До конца жизни дядя Миша оставался любимцем родственников.

Давно не собираются гости, не поют, не радуются встречам ушедшие в мир иной, те, кто давно выехал из деревни. Сам Михаил Дмитриевич, беспокойный хлопотун, собрался на озёрах возле Баланихи рыбки внукам наловить, да так в лодке и умер.

Весельем горела вся деревня

Всплывают в памяти стихи и песни, которые в нашей родне все любили. Закроет, бывало, дядя Миша глаза и заводит свои желанные: "Чудный месяц плывёт над рекою, всё погасло в ночной тишине:" или "У меня под окном расцветала сирень, расцветали душистые розы:" - степенно, протяжно, завораживающие. А в словах-то рисуется целая панорама природы.

Смотрю вот теперь на телевизору фольклорные ансамбли, передачу "Играй, гармонь любимая!" и думаю: неужели это в самом деле было когда-то в нашем селе? И масленица, и ярмарка, и колядки, и игрища ряженых в Святки, хороводы, танцы, пляски. Неужели так уж легко в материальном плане жили долгощёла в те времена? В престольные, отечественные праздники наряжались - выходили на гулянье и "бедные", как наша мама Феоктиста Фёдоровна, и чуть побогаче, как тётя Надежда. Главное-то себя показать, людей посмотреть, повеселиться и подурачиться. Ведь и войны, и неурожая,и голод - всё пережили.Но песня всегда оставалась с земляками, с роднёй. После двух-трёх стаканов забористой бражки, на правах хозяйки, Надежда Васильевна запевала "Златые горы", потом включались верхние голоса мамы, тётушек Анны, Ноны, Юли, Таисьи, Анастасии Дровниной, потом нижний голос дяди Миши, потом тонально подстраивались зятья, племянники. И получалась такая вязь голосов, которая трогала самые тонкие струны души и звала присоединиться к ним.

Всё это связывало поколения невидимыми нитями уважения и передавалось нам, потомкам, с надеждой, что и мы оставим детям, внукам, вечные источники вдохновения - любовь друг к другу и песню.

Выходит, не так уж бедно жили наши предки, если могли строить очень удобные деревянные дома, веселиться, полнокровно радоваться каждому дню. Вся конструкция продумана и оправдана. Во многих избах так как уживались большими семьями, поскольку сыновья, женившись, приводили в дом невесток, продолжая род. Частые дожди, сильные морозы, долгие путины заставляли собрать весь крестьянский двор под одной крышей, а беспредельное трудолюбие и возможность заготавливать крепкие лиственные брёвна на основание, пропитанные живицей сосны на сруб, позволяли возводить просторные помещения, вбирающие в себя многовековой уклад хозяйственной, экономической и культурной жизни селян.

Безмолвные свидетели истории

Недолгий наш век, а сколько за наши годы изменилось: Постарели, больше по покойникам печалимся. Только дома, безмолвные свидетели, стоят на прежнем месте. По утрам к небу поднимается дымок из печек. Приветливо машут хвостами флюгерки, во множестве укреплённые на высоченных шестах, показывая, будет ли попутье, не повернул ли ветер на "шолоник" и не взбаламутил ли сёмужку в устье Кулоя. Такими же бешеными остаются приливы и отливы на реке. Всё так же беспокоятся жёны и детишки за земляком, вышедших в студёное море за рыбацким счастьем.

Учёные мужи считают, что деревянные дома быстро ветшают, разваливаются, забывая, какая в них энергетика, какой упоительный воздух, сколько тепла. Всё дело в бережном отношении, в хозяине, во внешних факторах. Много поездил по Северу. Двухэтажные дома а деревнях и сёлах не в диковинку, возвышаются как картинки.

В этот раз пришлось опечалиться. Раньше путь в Долгощелье лежал из Архангельска прямым рейсом самолёта или через Мезень. Ныне с братом попадали через Пинегу, осваивая новый маршрут, проложенный предпринимателями Нечаевыми Леонидом Александровичем и Олегом Павловичем - "владельцами машин и пароходов".

Проезжали через деревню Кулой. Вот где впервые на северной земле мне довелось увидеть неописуемое запустение. Передки двухэтажных домов упали и уткнулись коньками в землю, не лают собаки, не гуляет скотина, всё заросло чертополохом, словно враг осквернил землю. А когда уезжали из родного села, при нас грузили на судно клеймёные брёвна проданного и перевозимого в другой населённый пункт дома. Вспомнилось, как когда-то деревушку Нижа к нам, как неперспективную, по указке сверху, перевезли, раны у остающихся в живых нижан до сих пор кровоточат. Значит, хиреет малая родина, эхо раздрая и до благоустроенных усадеб докатилось.

Да и что удивляться? Почти опустели котюевские дома. В доме прапрадеда Степана Ивановича Селивёрстова в половинках остались Алевтина Николаевна и Пеюшка с сыновьями. А на задах, в доме Андрея Дмитриевича и Ивана Дмитриевича проживают только жена дяди Васи - Таисья и сын Николай. А рассчитан-то он для проживания человек пятнадцати, да еще и содержания не меньше упомянутого числа скотины.

Однако комнаты у хозяек пустыми ещё не бывают, всё кто-нибудь в гости заскочит, да и сами, соскучившись, наведаются друг к другу. Вдовушки засиживаются подолгу, так как коровы во дворе не мычат, внучата не плачут. За разговорами пьют чай, вспоминают бывальщину. Иногда на угор выберутся взглянуть, не бегут ли по реке ("не бежат", как у нас говорят) моторки с сыновьями.

Всё написанное о деревне, о родовом доме - это не архивные данные, не выдумка, скорее всего свидетельства земляков, родственников, собственная память. Что-то, однако, кануло в вечность, не выдержав испытания временем, да и сами мы стоим на краю этой вечности.

Я счастлив и благодарен судьбе, что рос, воспитывался, учился, трудился, набирался мудрости среди прекрасного народа, именуемого поморами. На страницах газеты "Север" опубликованы десятки моих заметок - зарисовок о земляках. И дай Бог, чтоб дела их не забывались потомками.

В.СЕЛИВЕРСТОВ. с.Дедуровка, Оренбургская область



Север:
Свежий номер
Архив номеров
Об издании
Контакты
Реклама



Издания Архангельской области:

Правда Северо-Запада
МК в Архангельске




Авангард
АиФ в Архангельске
Архангельск
Архангельская лесная газета
Архангельская субботняя газета
Архангельский епархиальный вестник
Бизнес-класс
Бумажник
Важский край
Ваш личный доктор
Ведомости Поморья
Вельск-инфо
Вельские вести
Вести Архангельской области
Вестник космодрома
Вечерний Котлас
Вечерняя Урдома
Вилегодская газета
Витрина 42х40
Волна
Выбор народа
Горожанин
Голос рабочего
Графоман
Губернский лабиринт
Двина (лит. жур.)
Двиноважье
Двинская правда
Добрый вечер, Архангельск!
Единый Мир
Жизнь за всю неделю
Заря
Звезда
Звездочка
Земляки
Знамя
Знамя труда
Известия НАО
Инфопроспект
Каргополье
Коношские ведомости
Коношский курьер
Корабел
Коряжемский муниципальный вестник
Котласский бумажник
Красноборская газета
Курьер Беломорья
Лесной регион
Лесные новости
Ломоносовец
Маяк
Медик Севера
Мирный град
МК-Север
Моряк Севера
Моряна
Наш темп
Независимый взгляд
Новодвинский рабочий
Нэрм Юн
Онега
Пинежье
Плесецкие новости
Полезная газета Cевера
Поморский курьер
Правда Севера
Пульс города
Российская Газета
Рыбак Севера
Рубежъ
Север
Северный комсомолец
Северная корреспонденция
Северная магистраль
Северная широта
Северный рабочий
СМ. вестник
Смольный Буян
Троицкий проспект
Трудовая Коряжма
У Белого моря
Устьянский край
Устьянские Вести
Холмогорская жизнь
Частная Газета
Книгочей
Защита прав граждан
Вельская неделя