Устьянский край
8 декабря 2005 (68)
Инф.

Имя легенды

В одной из самых горьких песен Александра Галича о войне "Мы похоронены были под Нарвой" есть такие строчки: "Если зовет своих мертвых Россия - значит, беда". Сейчас никакой особой беды не видно. Тем не менее, в последние года Россия все чаще зовет своих мертвых - вспоминает тех, кто шесть десятилетий назад ценой собственной жизни защитил страну. Может, для того и зовет, чтобы беды не случилось?

Недавно в одной из московских газет прошла почти не замеченной короткая информация об одном из самых юных и самых прославленных фронтовиков, Александре Матросове - девятнадцатилетнем пареньке, который в тяжелом феврале сорок третьего, спасая товарищей, лег грудью на амбразуру немецкого пулемета. Повод для информации у газеты был достойный и очень неожиданный, он заключался уже в заголовке "Кто он, легендарный герой"?

Так кто же он был, не доживший даже до двадцати и уже посмертно прославленный?

Во-первых, он был не Александр. Во вторых - не Матросов. Родился он в Башкирии, в деревушке Кунакбаево, и звали его Шакирьян Мухамедьянов. В те предвоенные годы детей учили по всякому случаю благодарить товарища Сталина за счастливое детство. Маленький Шакирьян хлебнул этого "счастливого детства" полной мерой: до крайности бедная семья, ранняя смерть матери, беспризорничество, приемник- распределитель по линии НКВД, детдом в Ульяновской области и, наконец, Ивановская режимная колония. Почему, попав в детдом, он записался Александром Матросовым? Причина угадывается: среди сверстников, да и взрослых тоже, зваться Шуриком было удобней и безопасней, чем Шакирьяном. Конечно, все люди братья, и национальность не так уж важна, был бы человек хороший - но, наверное, не случайно даже Иосиф Джугашвили предпочел именоваться товарищем Сталиным...

Дальнейшая жизнь Шакирьяна, теперь по документам уже Шурика, неизвестна, вплоть до осени 1940 года, когда о его счастливом детстве вновь отечески позаботилась сталинская власть: один из народных судов города Саратова приговорил Матросова к двум годам лишения свободы. Вина шестнадцатилетнего подростка была сугубо советская - он нарушил суровое, но справедливое положение о прописке. Милиция взяла с Шурика подписку, что в 24 часа покинет Саратов, а он не покинул...

Срок Матросов отсиживал в родной Башкирии, в Уфе, в трудовой колонии.

Тем временем дела на фронте были хуже некуда, немцы напирали, им оставались считанные метры до Волги. Преступникам призывного возраста срочно прощали их грехи перед вождем, предоставляя возможность искупить вину кровью. В конце сентября 1942 года Матросов оказался в военно-пехотном училище под Оренбургом, а через несколько месяцев вместе с прочими курсантами был послан рядовым в действующую армию. На фронт он попал в январе сорок третьего. А уже в феврале под деревней Чернушки кровью искупил свою, уж Бог знает, какую, вину перед властью. Всей своей кровью, которая полностью, буквально до последней капли, вытекла из развороченной пулеметной очередью груди...

Всякий раз, когда открывается новая правда о той великой и страшной войне, бумажные патриоты, никогда не бывавшие под пулями, поднимают крик: зачем царапать неудобной истиной такие аккуратные, идеологически выдержанные легенды? И прославленные, и оклеветанные давно в могиле. А живым какая, собственно, разница, кого громогласно чтить - Александра или Шакирьяна, Матросова или Мухамедьянова? И, вообще, зачем спустя столько лет ворошить прошлое?

Так говорили, когда оказалось, что у разъезда Дубосеково погибли не все двадцать восемь героев-панфиловцев - несколько чудом выжили. Этих выживших полтора десятилетия прятали от людей, чтобы не портили утвержденную начальством версию. Так говорили, когда писатель-фронтовик Сергей Сергеевич Смирнов вытаскивал из советских тюрем защитников Брестской крепости. Так, не исключаю, скажут и теперь.

Может, эти вопросы и имели бы право на существование, если бы...

Если бы и сегодня, в год шестидесятилетия со дня самой трудной в истории страны победы, бритоголовые подонки со стилизованной свастикой на рукавах не ходили по столичным улицам и не орали на своих сборищах: "Россия для русских!", "Москва для москвичей!", "Черные, убирайтесь вон"!

У Шурика-Шакирьяна, собственным телом заслонившего пулеметную амбразуру, были черные волосы и черные глаза с легкой азиатской раскосинкой...