Вельск-инфо
8 февраля 2006 (6)
Инф.

Литературная страница

Стойло Пегаса

Побольше вельских и души

1 февраля состоялось рабочее совещание поэтического клуба "Вель". Его нервом стало обсуждение новой версии литературной газеты "Графоман". Аплодисментов и полного принятия членами ЛитО нового варианта не было. Ожидаемой стала критика сокращения объема страниц для вельских авторов. Это справедливо. Но надо отметить и игнорирование некоторых членов клуба призывов живее, оперативнее откликаться на события литературной жизни района и на материалы, публикуемые в "Графомане".

К 75-летию Вельского литобъединения планируется ряд публикаций, посвященных поэтам, ушедшим из жизни: Алакинскому, Никулину, Варлыгину и другим.

"Газета стала академичнее, суше. В ней меньше души, чем было прежде", - прозвучало и такое мнение. Согласен. Разнообразить газету, придать ей узнаваемое лицо, вдохнуть душу - одна из главных задач редколлегии и редактора.

Отвергаю упреки в "предпочтении", "одном вкусе". Печатал всех, кто присылал рукописи. Некоторые ждут своей очереди. Что касается вкуса, то чей же он еще должен быть? Скажу и то, что реальное участие членов клуба "Вель" в издании газеты растет.

Будем вместе лепить новый образ "Графомана".

Николай ВАСИЛЬЕВ

* * *

Евгений ПЫШКИН

Сейчас бы Бродского:
Так путаются вещи, 
тени, имена, 
что в тишине, значительной и вещей, 
какая-то вторая тишина 
звучит вполсилы.
Где-то на задворках 
молчания, как совесть, говорит 
чужая мысль, совсем своя в подкорке.
О, как знаком, знаком её санскрит!
Молчание, когда поговорить мне станет не с кем, 
иметь, наверно, будет вид невнятной арабески, 
и тряпочка, что Музою звалась, 
окажется удобней занавески.

* * *

В далёком будущем твоём, 
волнующем лесные чащи, 
кукушка плачет о былом 
и кто-то бдит над настоящим.
В широкой воле над землёй, 
ломая звёзды в тёмных водах, 
стекает розовой смолой 
густое время с небосвода.
Гремит негласный хор во тьме, 
которому не вторит эхо - 
поросший мхом и чёрным мехом, 
молчит бездонный лес во тьме.
В далёком призраке твоём, 
укутанном в лесные кущи, 
маячит, будто перед сном, 
воспоминанье о грядущем.

***

Шерстяная нитка, из которой 
вяжется канун моей зимы, 
тянется от вспыхнувшего спора 
спички и обуглившейся тьмы.
Спор давно угас, и даже слово 
веет мятным холодом во рту - 
цвета серебристо-голубого, 
толщиной с чернильную черту, 
третий вечер вьётся эта нитка, 
третий вечер близится канун.
Все свои октябрьские убытки 
в лужах сосчитало много лун, 
все свои не первые утраты 
лес оплакал мёртвой тишиной, 
и осталось шерстяную дату 
мне отметить в осени земной.

***

Как тьма, разволновавшись над огнём, 
росою размывает очертанья, 
храня в непонимании своём 
их мшистое предревнее преданье, 
так я теперь, припомнив о тебе, 
не знаю, что сказал бы в оправданье 
своей неповоротливой судьбе, 
устроившей случайное свиданье.

***

Уже не существует долгой ноты 
в твоём эфире, лёгком и пустом; 
я стал тем самым ноликом, чего ты 
никак не думал в будущем моём.
Мне нечему быть в зеркале собою 
и нечего собой себя назвать: 
так страшно поле зрения чужое 
своим существованием признать 
и видеть, неумело продлевая 
всему возможность по привычке быть.
В отсутствие невидимого эха 
поверить просто легче, вот и я 
немного позвучал, побыл и съехал, 
из твоего исчезнув бытия.

Х Х Х

Стихотворение

Я застану тебя пребывающим в долгом 
безответном молчании, или - не я. 
Мне уже не успеть ухватить за иголку 
узелок, ускользнувший из рук моего бытия.
Вот теперь отчего я стою и не знаю, 
надышавшись насыпавшегося песка - 
будто пуговке нитка моя шерстяная 
переполнила чем-нибудь оба глазка.


Х Х Х



Хари - Крису


Начни меня: 
проснись, открой глаза, - 
сумей мне дать возможность состояться, 
начни меня. Хотя бы так:
Я здесь, не существуя вопреки 
уже происходящему, - как будто 
с моей несуществующей руки 
стекает откровения минута: 
откроются ли спящие зрачки, 
увидят ли как явь.
Я есть, ещё не веря и живя 
неверием, незнанием, безумием, 
безмыслием, небытием.
Не дай не быть с отчаянным 
"я есть".
Как будто я пришла седьмого дня, 
не зная даже, что не знаю, кто я, 
и ты творишь не именно меня, 
а то, что есть как явь.
Придумай что-то.
Хотя бы так: 
проснись, открой глаза, 
начни меня: 
как жизнь из океана, 
как бытие из слова - 
моё "я есть" из своего.



***


В день печали...



А.С.Пушкин


Нет в имени твоём того, чем память 
тебя мне подтвердила б - так, как голос.
Останься от тебя хотя бы голос - 
он был бы мне тобою.
А то, что называю я тобою, 
для памяти безгрешной утешенье - 
плохое утешенье в день печали, 
обидная неправда.
Тому, во что беспомощная память 
столь многое нелепо помещает, 
твой голос был бы большим оправданьем - 
хотя бы безымянный.



***


Мы будем жить так медленно, что время, 
в конце концов, забудет нас, и мы 
уйдём себе в другое - только, где мы 
застанем окончание зимы, загадывать не будем; 
и пока мы, растягивая гласные и сны, 
научимся рассчитывать веками, 
минует две - ну, может, три весны.



***


И.Бродскому



Воспоминание с любовью


Мы любили этот интерьер.
На закате кремовые занавески 
окрашивали комнату в парадизовые цвета, 
матовость которых, думал я, 
отрицала причастность их к радуге, 
и это было нам на руку.
"Хамелеон, - сказал ты однажды, - 
при виде радуги, скорее всего,
хлопнется в обморок", - 
и я представлял себе это; 
вслух я почти ничего не произносил.
Ты любил сидеть с книгой у меня за спиной, 
и если ты молчал, я точно знал, 
что ты думаешь и твои мысли 
можно было представить. 
Когда я думал самостоятельно, 
ты становился предметом, 
заплывал акриловым лаком 
и покрывался пылью. И стоило мне вскользь 
припомнить одно из твоих изречений, 
ты вздрагивал, окружённый облаком пыли 
и запаха герани. Ты никогда не обижался.
Временами ты был недоволен 
моим молчанием, 
ходил по комнате, и я следил за тобой 
полным жалости и отчаянья взглядом, 
а ты поглядывал на меня и понимал, 
что я теряю время даром, 
вернее - трачу его на его же визионерство.
То, что я мог бы тогда делать с ним, 
никому уже не сделать. Ты останавливался, 
и мне становилось ясно: 
тебя, всегда спокойного, нельзя утешить, 
а меня - ты не решался 
и, наверное, был прав.
Если всё это происходило давно, 
то ты не можешь меня поправить 
по тем же причинам.
Когда солнце, наконец, заходило, 
мы настолько одновременно 
думали об одном и том же, 
что обнаруживали друг друга 
только тогда, 
когда пыль, осевшая за это время на нас, 
переставала поддаваться 
воцарившемуся в комнате оттенку.
Мы вздрагивали и радостно чихали; 
я уходил бриться, и ты исчезал куда-то, 
перед чем, по-моему, говорил "доброе утро".
До сих пор не знаю, куда ты исчезал.
Чистил зубы и думал, 
что в следующий раз очнусь совсем без них.
:У меня так и не было жены, 
а ты оставил целый выводок потомков, 
живущих теперь во всех частях света, 
кроме самых отдалённых.
Они почти каждый день звонят мне, 
но я не беру трубку, оправдывая себя тем, 
что боюсь услышать: "Это правда - Вы?"
Кроме того, вместо "алло" и "слушаю" 
я всегда говорю "да". 
Будто в ответ на некий первый вопрос.
Некоторые твои дети были старше тебя.
Сейчас моё лицо напоминает твою ладонь, 
но видимо, судьба не решилась 
оставить метку, 
по которой я нашёл бы, куда ты исчез.
Последний раз я брился, уже тревожась 
и понимая, что тоскую по тебе больше, 
чем, казалось, возможно.
Ты так и не появился - 
даже когда я дочитывал твою книгу, 
даже когда я трижды повторил вслух:
"Да. Это я. Правда - я. 
Даже слишком я," - 
даже когда я хорошо знал, 
что исчез ты намного позже: 
где-то в самом начале книги, 
которую за тебя дочитал я, 
была заложена на странице с опечаткой 
твоя записка. Всего одна фраза 
гласила с пожелтевшей бумажки:
"Живая камбала, лёжа на свежей газете, 
имитирует грамотность."
Не знаю, кто ты был.
Прошёл ещё один год. Пятый по счёту.
Вечером того же дня я вышел на улицу 
и впервые увидел закат.
А занавеска на нашем окне:
нет, за ней никого нет, даже не кажется, 
не показалось, 
просто она непроницаема, 
и так я, оказывается, к этому равнодушен.



***


Вновь осень имитирует весну, 
и время тихо топчется на месте, 
простукивая мерно тишину 
в квартире на предмет достатка, 
чести, благообразности 
и даже - пустоты, 
когда жильцы отсутствуют в квартире 
и помыслы предметов так чисты, 
что пыль звенит литаврами в эфире.
Я сам сейчас, наверное, предмет 
безмолвный, отраженье человека, 
прожившего за зеркалом сто 
лет подряд с начала замершего века.



***


Не думаю, что в почерке моём, 
сложившемся как мой чуть раньше тела, 
прочтёшь ты тот же голос, что хотела б 
услышать близко-близко и живьём, 
ведь голос мой - не выверен на слух, 
не приспособлен к чёткой устной речи - 
скорей предпочитает личной встрече 
твой глаз, который равно нем и глух.



***


Белым Лисом войду зализать 
твои алые раны; 
притворясь полнолуньем, 
скользну в приоткрытую дверь; 
заберу твои сны - 
и не вспомнишь мотива осанны, 
потому что я более древний, 
языческий зверь.



***


Ни сознаться, ни выдумать 
одиночества более, 
чем последнее, видимо, 
отказавшейся волею.
Отказавшимся разумом 
не найти оправдания 
ни желанию каждому, 
ни самоотрицанию - 
ни его откровения, 
ни его настоящего 
не останется зрению, 
не достанется мнению.



***


Ещё тебе написана строка - 
когда уже ничем не остановишь 
иную тему первого стиха, 
как именем не остановишь крови.
Входя во мрак с зажжённою свечой 
и глядя на аморфные предметы, 
не знаешь, что поймает взгляд ещё, 
и меньше всего думаешь о цвете.
Так, может, вдохновенье тишины 
одно и побуждает голос к пенью.
Чем глубже в темноту, тем ярче сны; 
чем больше сна, тем меньше тени.



***


С тобою, радость, мыслимо и зримо
меня теперь всё меньше остаётся:
всё большему теперь возможно мимо
проплыть, и если эхо отзовётся
на голос мой, то будет больше эха,
чем слуха; и для пристального взгляда
останется единственно утеха,
я думаю, с тобою только, радость.



***


Какая-то высокая усталость 
не пустит, словно в воду конский волос, 
примерить на себя любовь и жалость.
За ночь без снов даю тебе мой голос 
и всё, что от него теперь осталось 
в последний миг - 
мой ровный мелкий почерк 
И несколько рифмующихся строчек.



***


В золотые часы полнолуния или когда 
обрывается с неба и падает в лужу звезда - 
обязательно ночью, 
пронзительно жаль, что чего-то 
не успели когда-то давно догудеть провода.
Будто песня пчелы, 
укрывающей на зиму соту 
полимером, звучит отголосок 
сорвавшейся ноты 
и на камне царапает корочка первого льда.



***


Исчезнув, не осталось ничего, 
и память собирает по приметам 
эскиз существованья своего, 
набросок неизвестного предмета 
и тенью проступает на лице, 
задумавшись над мигом уходящим, 
как Кай, забывшись в ледяном дворце, 
не знает ничего о настоящем.



***


Земля расскажет быль и небылицу, 
приснится и насыплется в глаза, 
и не увидишь, всё ли только снится, 
чтоб сны с иным не спутав, рассказать, 
что спит земля и долго в поднебесье 
не отпускает, как из глубины, 
сей дивный сон земной: людские песни, 
людские мифы, полуправды, сны.