|
Вельск-инфо
10 мая 2006 (19)
Александр МАЛОЛЕТОВ
Когда молчали колокольчики...
Ночи конца сентября: Их тягостную длину каждый сможет физически ощутить по
двум приведённым мною примерам. Меня они особенно тяготят при дикой бессоннице,
когда чем-то неприятным загруженный мозг не хочет отдыхать. Или в таком случае,
какой произошел со мной на нашей последней рыбалке с друзьями.
Наша постоянная троица на моей старенькой "семёрке" в последних числах сентября
поехала на закрытие летнего рыбацкого сезона. Была взята пара сеток, больше
брать не было смысла, река "цвела", и, кроме зелёной слизи, надеяться на что-то
живое в сетках было почти абсурдно. Взяли так, на экспериментальную удачу.
Пояснение для рыбинспекции, прочитавшей это "добровольное признание в
браконьерстве". Мы с друзьями не жили и не живем одним днём и знаем меру и
время, когда пара сеток не нанесет урон реке.
Я еще коснусь этого вопроса, но чуть позже. Основной целью нашей вылазки было:
прощание с остывающей рекой и ловля налимов на закидные спиннинги. Река и одно
из наших любимых мест на берегу, как мы и предполагали, встретили нас покрытым
зеленью, с уже чернеющим оттенком, дном и почему-то не утихающим, несмотря на
наступающий вечер, юго-западным ветром. Выгрузив рыбацкое барахло, накачав
лодку, ребята отплыли ставить наудачу сетки. Я остался ловить пескарей или хотя
бы ершей для наживки к спиннингам. Увы, пока они плавали, мой поплавок лишь
прокачался на речной волне, ни разу не дрогнув от теребящей червя рыбёшки. Но
удача, хоть и маленькая, была на нашей стороне. Уже стемнело, когда вернулись
ребята. К их прибытию я уже разжёг костёр, вскипятил чай, насадив на крючки
пучки червей, закинул три своих спиннинга. Мои напарники решили поставить сетку
всего на пару часов, затем сразу проверить и, если они забиты зеленью, снять не
оставляя на ночь. Рыбаки знают, что будет, если за ночь сетку забьёт тиной: её
придётся вы-бросить. Удача, как я уже написал, была с нами. Около тридцати
приличных сорог и довольно крупных голавликов увидел я на дне лодки. Среди
этого ещё живого серебра извивались чёрные тела двух крупных налимов.
Потраченные на бензин и еду деньги были оправданы, а наши жёны лишились
возможности обвинить нас в бесполезно потраченном времени. Попив чайку, уже при
свете ручных фонариков, мои товарищи забросили свои снасти. Им опять повезло:
через полчаса после забросов на двух их спиннингах зазвенели сигнальные
колокольчики. Оказалось, сначала на червей клюнули ерши, а уже на них тут же
попались два почти двухкилограммовых налима. Норма была поймана, и ребята
теперь имели полное право заняться бутылочкой. Посидев с ними и допив чай,
решил и я отправиться к одному из своих спиннингов. Он был заброшен примерно за
полкилометра от нашего привала. Парни уже собирались спать, а мне жутко хотелось
посидеть один на один с рекой. Погода, судя по всему, приветствовала мое
желание: ветер стих, и давящую на меня тишину ночи нарушал лишь шорох падающего
листа в стоящем за моей спиной лесу, редкий всплеск крупной рыбы, хлопанье
крыльев в близлежащем речном заливчике почему-то не спящих уток. Колокольчик на
моём спиннинге лишь изредка побренькивал: я знал - это мелкие ельчишки теребили
дармового червя. Было только начало двенадцатого, впереди целая ночь:
***
Что ощущал я, о чём передумал за эти томительные ночные часы, оставшись один на
один с ночной природой? Вот об этом и пишу сегодня, спустя восемь месяцев, в
тиши своей комнаты. Сначала об ощущениях. Собственно, оно было одно, и его я
испытал в самом начале своего добровольного ночного одиночества. Его трудно
передать словами. Это было и чувство беззащитности, и какого-то первобытного
страха перед всем этим тёмным безмолвием, прижавшим меня своей
непредсказуемостью. Ещё немного и я, наверное, плюнув на всё, сбежал бы к
приветливо мерцающему вдалеке костру. Но память перенесла меня в ночь моей
первой детской рыбалки. Тогда, проснувшись за несколько минут до восхода солнца,
я побрёл от сеновала, в котором мы ночевали с другом, через прибрежный луг к
реке. Мокрая от плотной стены ползущего к реке тумана трава моментально
насквозь пропитала мои штанины. Пройдя метра три, я потерялся в этой живой белой
массе и, оглянувшись назад, не увидел сеновала: он исчез, растворился. Меня
моментально охватил страх, я не знал куда идти, где река, на берегу которой
должен сидеть дядя Федя возле своих донок. Очень захотелось крикнуть, и этот
крик уже рвался из груди. Но в последнюю минуту я подумал, что меня признают
трусом и больше никогда не возьмут на серьёзную рыбалку. Зажимая одной ладошкой
рот, а другой размазывая по щекам слёзы и сопли, я побрёл наугад. Белая живая
река, как ни странно, вынесла меня прямо к спине дяди Феди. Ему, видимо, хватило
одного моего вида, чтобы понять все, что произошло, и, не дожидаясь моих
словесных пояснений, он, обведя рукой во-круг, сказал дословно следующее: "Саша,
вот этого всего бояться не надо, это всё доброе, живое, и оно не может
причинить зла. Не бойся", - немного помолчав, чуть слышно добавил: - Человека
иногда бояться надо, но тебе это пока не понять".
И вот когда я пропустил через себя этот кусочек памяти, страх и смятение
отпустили меня. Взгляд мой обратился к ночному небу, оно, как это бывает только
осенью, было просто усеяно яркими большими и маленькими звёздами. И тогда из
груди моей в прямом смысле вырвалось - Господи!!! Спасибо тебе!
***
Моё добровольное одиночество, раздумья, прерывали за ночь четыре раза. И каждый
раз это были тоже рыбаки, с той лишь разницей, что, вместо моих старых
спиннингов, рыбу они добывали острогой. Первые "варяги" объявились из-за
поворота, ослепив меня мощным лучом галогеновой лампы в тот момент, когда я
просил у Николая Угодника поклёвки крупного налима.
Пришлось давать отмашку своим фонариком, давая тем самым понять, что плёсо
занято. Эти первые были из породы нагловатых и потребовали объяснений, кто такой
и по какому праву их исконное место занял. Выяснив, что арендатором "их
владений" являюсь я, "Пистолет", снизошли на милость и прошли плёсо без
просветки его дна. Ночная темнота, покой. Мои мысли снова одолевают голову, а
память возвращает меня к реке моего детства - Пежме.
Я помню мой первый дальний поход на Пежму. Еле уговорил своих дедушку с
бабушкой, чтобы они меня отпустили на первую серьёзную ночную рыбалку с соседом
дядей Федей. Господи!!! Как я был счастлив, и даже пройденные пешком километры
до рыбацкого пристанища мне, шестилетнему пацану, были не в тягость. Моя первая
удочка, сделанная дядей Федей из ветки черёмухи с привязанной тонкой леской,
большим поплавком, смастеренным из простой водочной пробки и маленьким крючком
с ласкательным названием "заглотыш", казалась мне тогда верхом совершенства. Да,
собственно говоря, в то моё далёкое детство пежемских жирных пескарей и пузатых
меев можно было, наверное, на нитку простую ловить, привязав к ней маленькую
булавку. Они, эти первые рыбацкие трофеи маленьких рыболовов, тысячами тыкались
в ноги забредших в реку пацанов. Чистая, скользящая по такому же чистому песку
или мелкому каменёшнику, вода не была ещё испоганена бездушными людьми. Если
можно назвать людьми тех, кто без зазрения совести чуть позже мыл в этой реке,
кормящей рыбой людей всех деревень, мимо которых несла она свои воды, бочки из-
под отравы, по чьему указанию смывались во время разлива с полей ядохимикаты.
Кто бросил на дне реки сотни кубометров сплавного леса, кто до конца разрушил
нашими прадедами построенные плотины деревенских мельниц. Но река продолжала
жить, потому что живы были её уже ко всему привыкшие обитатели, живы, пока на
смену первым бездушным людям пришли другие, с повадками озверелого хищника. Им,
этим последним, не нужен был вид утонувшего от поклёвки сильной рыбы поплавка,
они были глухи к звукам наших северных белых ночей, им вообще было плевать на
всё, и тем более на то, что будет после них. Река для этих представителей
человечества стала большим безмолвным корытом, из которого любыми средствами
можно было безнаказанно взять все, что можно использовать в своих примитивных
желаниях. Остроги, неводы. Ими пользовались и наши предки, но пользовались по
принципу - не одним днем живем! У этих же пошли в ход "высокие технологии"
уничтожения всего, что движется. Пропустив высоковольтный заряд, забрав крупные
последние экземпляры пежемской рыбы, они оставляли после себя дно, устланное
сотнями рыбьей молоди. Прошлым летом я поехал с женой к бывшей Богословской
мельнице: Господи! Лучше бы я туда не ездил! Я поехал в поисках так называемых
семидыр, а возвращался с неподдельными слезами на глазах - мне пришлось увидеть
мёртвую реку моего рыбацкого детства. Весь в слизи каменёшник на её шумливых
перекатах, чёрное от различной гнили когда-то солнечно-песчаное дно и ни одной
меевки, ни одного пескарика на всём участке моих поисков. Река была МЕРТВА!!!
Кто ответит за это, кто и когда проклянёт нас всех за совершённоё издевательство
над тем, что подарено нам бескорыстно!!?
(Продолжение следует)
| |
