|
Вилегодская газета
10 июня 2006 (43)
Нина ОВЕЧКИНА
"Мы тоже любить-то умеем, не хуже, чем в "Санта-Барбаре"...
Ездила как-то в командировку, чтобы запастись материалами. Что-то уже появилось
на страницах газеты, а что-то лежало до поры до времени в журналистском
блокноте.
Скажу, что житейские истории - особый жанр. Здесь самое сокровенное, доверенное
тебе человеком... Несчастная, безответная любовь и наоборот. Какие-то комические
истории, приключившиеся с собеседником. Совсем невероятные и загадочные... В
общем, все, чем богата наша жизнь.
Бывает, что встретишь в одной из вилегодских деревушек такого рассказчика - и
заслушаешься, столь интересно да занимательно. А эту историю поведал мне Василий
Михайлович. Просил он фамилию свою не называть, дескать, под-забылось уже
случившееся, да и не один он тут фигурирует.
Но для начала мы поговорили с Василием Михайловичем о делах государственных,
районных да колхозных. Ну а уж потом, после чайку, случился у нас разговор
душевный. Сам хозяин предложил. Мол, пока баба Надя бегает за хлебом в магазин,
я тебе и расскажу эту историю. А ты сама думай, как ее переложить.
- Видишь, баньку старенькую там вдалеке? - спрашивает хитро дед Василий.
И вправду, разглядела я среди белоствольных березок аккуратную баньку с резными
окошечками.
- Знаешь, у меня с банькой-то целая история вышла! Начну, пожалуй!
Первая жена моя померла - болела сильно. Оставила двоих сыновей. Приняла их на
руки бабушка, моя мама.
А надо сказать, матушка Василия Михайловича была старуха набожная, но
своенравная,за что и прозвали ее в деревне Салтычихой. Ходили слухи, что сжила
она со свету сноху-то. Жили вместе. Правда, сам Василий Михалович в это не
верил. Мол, недолюбливала матушка ее, это правда. За молчание, за излишнюю
кротость. Говаривала: "Побойчее надо быть да потверже!"
- Как бы то ни было, -продолжает мой собеседник, - вся жизнь моя сразу пошла
наперекосяк. Запил я. Хорошо, что вовремя опомнился. Дурное это дело! Говорили:
женись, а у меня на баб почему-то аппетит пропал.
Василий Михайлович помолчал, словно задумался: продолжать или нет? Оно и
понятно, мужчинам откровенничать сложнее. Стыдно им нутро свое демонстрировать,
не привыкли. А для меня неожиданная откровенность этого человека показалась
трогательным чудом, что ли... Увидела душу, мающуюся и одновременно светлую,
легкую, которая в тяготах и испытаниях житейских не озлобилась.
- ...Скажу, что была у меня давнишняя любовь. Но... она... любила другого. И
вышла за него замуж. Спустя время женился и я. Жили спокойно, а я себя
несбыточным не изводил.
А как овдовел, досыта наелся самолично сваренных щей. Почему? Да мать отказалась
готовить, мол, веди в дом бабу, женись. Видно, понудить меня этим хотела к
женитьбе. С ребятишками ладить все трудней было, росли, забот прибавлялось. Маме
помощница нужна была по хозяйству.
Года через полтора стала ему опять сниться та, первая его любовь, недоступная.
Дивились в деревне, чего это Василий не женится, есть ведь на ком. Ну а мать
рассудила по-своему - надумала его женить сама. На Любе, соседке. Своя изба,
огород, детей Бог не дал. Примет ребятишек... Муж Любин утонул в сенокос в
Виледи.С тех пор жила баба одна. Но, как поговаривали в деревне, привечала и
женатых мужиков. Правда, никто пойманным не был. Бабы косились на Любу.
И была у Любы баня большая, просторная, еще муж покойный построил. А он был
мастер на все руки. Баня в деревне - статья особая, это и есть шалаш, в котором
рай. Ну а банный день в деревне не то что в городе. Там что, помывка, не более.
- Любитель я в баньке попариться, ох, любитель. А после нее - стопочку!
Самовары, помню, раз по пять ставили в больших семьях. Баня, скажу я тебе, есть
жизнь.
Конечно же, знала мать сыновью страсть - париться. Знала и про эту необъяснимую
парную ворожбу, эту обволакивающую магию, что идет от березового веника, от жара
каменного. Задумала опьянить сына банным хмелем и свести с вдовой Любой. А с той
уже заранее сговорились.
- Я тогда как раз закончил картошку копать. Пришел с поля грязный, вспотевший.
Свою баню тогда перестраивал. Не успел закончить. Мать и говорит: "Или к Любе!
Топлена она у нее, да и я уже договорилась, сама вымылась тоже с ребятами".
Только я, значит, распарился, разомлел, дверь вдруг - хлоп, гляжу, а передо мной
- Люба. Раздетая...Я чуть не рехнулся. Так все неожиданно получилось. Выскочил
из бани как ошпаренный. Чуть угол не унес, здоровый тогда был. Деревня тогда
каляка-ла про тот случай. Я стыдился: надо же, испугался женщину. Люба при
встрече отворачивалась. То ли сердится, то ли смущается, непонятно.
Хоть и языкасты были бабы, но недолго говорили. Видно, понимали, какие костры в
сердце Василия перегорали. О любви его тайной знали: сохнет он по другой. Года
три еще ходил мужик холостым. Люба уехала после к сестре в Урдому, там и тихое
семейное счастье нашла. Совсем забыли в деревне про историю эту...
Потом было так... Узнал Василий, что его Наденька-Надюша, любовь его, разошлась
с мужем. Не заладилось у них что-то. Выжидал Василий: пусть отойдет, подумает. А
как раз в сенокос, в самое духмяное времечко, и посватался к своей первой любви.
Ездил в ту деревню. А та ему: "Не могу пока, Василий, давай подождем еще". И
ждал ведь еще полгода. Потом, получив согласие Надино, перевез в свою избу.
- Вот уж сколько лет живем душа в душу. Детей вырастили ее и моих, есть у нас
и общий сын. Внуков полно. Правнуки запоявлялись. Летом собирается столько
народу!
И, засмущавшись, Василий Михайлович добавил:
- Вот ведь, девонька, какая история. Чем хуже "Санта-Барбары", любимого моего
фильма. Мы ведь тоже любить-то умеем!
Через некоторое время прощалась я с дедом Василием и его вечной любовью
Наденькой. И защемило почему-то сердце, словно с родного крыльца уходила...
| |