Северный комсомолец
5 декабря 2008 (48)
Ирина СИДОРОВА

"Но помнит мир спасенный"

Опять мне снится этот кошмарный сон моего детства. Мы с бабушкой спешим по опустевшему затихшему Архангельску в бомбоубежище. Сейчас грянет невероятной силы взрыв. И мы с бабушкой, и дом моего детства, и весь родной город со всеми моими друзьями - всё взлетит на воздух... А потом провалится в бездну...

И я вглядываюсь последний раз в каждый дом, каждое деревце, каждую трещинку на мостовой моей улицы. Ноги как ватные, не слушаются. Да и надо ли спешить в укрытие, если всё сейчас погибнет?! Зачем тогда я?!

...И тут я просыпаюсь как от удара электрическим током. И вижу свет. Моя любимая бабушка Ольга Алексеевна сидит в своем уютном уголке нашей комнаты и плетет кружева. Мелодично побрякивают коклюшки под её чуткими пальцами. Вскочив с постели, босиком бегу к окну, что выходит на Павлиновку.

На улице всё как вчера, привычно и спокойно. Вот трамвай, потренькивая, остановился напротив газетного киоска у нашего двора. И вдруг такая радость на меня нахлынула, что я с разбегу бросилась к бабушке, крепко обнимаю и целую её в теплые мягкие щёки в тонких морщинках. Бабушка отбивается: "Ирка, уймись! Ты мне нитки собьешь и булавками уколешься. Берись-ка лучше за коклюшки. Я тебя научу кружева плести".

- Потом, бабушка! Успею ещё, - уже в который раз слышит она от меня эти слова.

А ведь так и не успела... Жалею всю жизнь.

О бабушке моей Ольге Алексеевне, вологодской кружевнице, я вспоминаю как о самой светлой и доброй душе в моей жизни. На зиму она приезжала из своей деревни в Архангельск. А потом и совсем переехала к нам. И не было вечера, чтоб не рассказывала мне бабушка сказку или таинственную легенду. А то и песню старинную споёт, каких никогда и нигде больше я не слышала.

Но я возвращаюсь к иным реалиям моего детства. Нам, подросткам рубежа 50-60 годов века минувшего, снились кошмарные сны покруче любых современных "ужастиков". Нас преследовал страх войны. Он нагнетался зловещими изображениями "атомных грибов", взмывающих над планетой. Они не сходили со страниц советских газет и журналов тех лет, того же "Крокодила" или "Огонька", которые мы выписывали. По радио то и дело слышалось: "происки империалистов", "гонка вооружения", "ядерная боеготовность ракет".

От постоянно звучащего "Бухенвальдского набата" по коже бежали мурашки:

Сотни тысяч заживо сожженных

Строятся, строятся в шеренги к ряду ряд...

Время было тревожное. А какое время, такие и песни.

Мои дошкольные годы также ассоциируются с бесконечными очередями за мукой и хлебом. Мы вставали в пять утра и к шести уже были у дверей "десятки", продовольственного магазина на Набережной в районе Вечного огня. Сюда ранним утром стекался народ с близлежащих улиц. В очередях было интересно. Чего только не услышишь! Город-ские новости, страшные истории, анекдоты. Бабушки (мою крёстную Анастасию Николаевну, жившую с нами одной семьей, я тоже называла бабушкой) изловчились занимать очередь в двух местах. Переодевали меня в другую одежду, и благодаря этому "маскараду" семья наша получала лишнюю пайку муки или буханку хлеба. Если в очереди попадались наши добрые знакомые, бабушки давали им меня "напрокат"...

Тогда еще многие в Архангельске держали своих кур, поросят, козочек и даже коров, помогая выжить не только своей семье, но всей родне и соседям. Чувство взаимовыручки и поддержки было очень сильно.

Был в моём становлении ценностей в детстве один очень важный момент. Меня воспитывали женщины, пережившие войну. Родители мои прошли всю войну от звонка до звонка. Отец - моряком на корабле. Мама врачом дошла с армией до самого Берлина. Бабушки пережили в тылу все ужасы военного лихолетья. Одна - в глухой вологодской деревне. Другая в Архангельске, потеряв мужа в 1943 году. И у всех у них было одно мерило ценностей - человеческая жизнь. Всё остальное в сравнении с этой ценностью казалось не стоящим серьёзных переживаний.

Мои мама, бабушка и крест-ная - из рода тех замечательных женщин, которые, словно древние кариатиды, держали на своих хрупких плечах грандиозное здание России. И что бы ни случилось в стране, они останутся ей опорой и будут нести свой крест до конца.

А ещё, особенно это касается моих бабушек, этим женщинам давала силы вера, мудрое христианское смирение. Они много молились.

И то, что в октябре 1962 года Карибский кризис чуть не вверг всех нас в ядерную катастрофу, но всё-таки мир был спасён, мне кажется, не было заслугой Никиты Хрущева и Джона Кеннеди. Ведь Карибский кризис не преодолели бы никакие земные правители, если б им не помогали Силы Небесные, к которым возносили свою мольбу миллионы христиан во всём мире.

...Я прокручиваю назад плёнку моей памяти. И вижу город детства в июле 1962 года. Хрущев приехал в Архангельск! Сейчас он проедет по Павлиновке, мимо нашего дома. Улица забита до отказа людьми. Такого столпотворения я никогда больше не увижу. Люди облепили крыши домов, деревья, гроздьями свисают с балконов и окон. Я тоже стою в этой возбужденной толпе, охваченная общим волнением. А он как-то очень скромно проехал на открытой машине, мы чуть его не прозевали. Маленький, лицо бледное, как лысина, не улыбается, очень заметна усталость. Уж не болен ли он?!

Но после этого Никита Сергеевич выступал на митинге перед работниками ЛДК имени Ленина. И все уличные динамики на Павлиновке транслировали его речь.

Я в то время оказалась на улице и слышу незабываемые слова:

"...Вот ведет американка свой автомобиль по Нью-Йорку. И что на ней одето? Легенькое платьице. А под ним - трусики розовые, хи-хи-хи... или голубые, хи-хи-хи... И всё!"

Меня, одиннадцатилетнюю девочку, бросает в краску от этих неожиданных слов, звучащих из динамика на всю улицу. И только подумала тогда: "Ну, значит, здоров Никита Сергеевич..."

Мои личные детские впечатления от встречи с Хрущёвым странным образом еще больше усилили мой страх войны.

Наступала тревожная осень 1962 года. Бабушки мои закупали коробками хозяй-ственное мыло и спички. И молились всё больше и больше. У нас дома круглые сутки не выключалось радио. А я, дождавшись, когда все уснут, забиралась в самый дальний уголок со спидолой, которую папа привез из рейса в Латвию, и отчаянно ловила радиостанции Запада. Их глушили нещадно.

Долгожданное правитель-ственное сообщение, озвученное Юрием Левитаном, мы услышали по нашему обычному радиоприемнику. Не передать словами, какая это была радость! Кариб-ский кризис миновал!

...И пришла весна, наверно, самая долгожданная из всех послевоенных лет. В воздухе пахнет талым снегом, словно в городе разрезали гигант-ский арбуз. А у нас дома по комнатам разносятся пряные ароматы корицы, гвоздики и кардамона. Это запах Пасхи, она наступит завтра. А сегодня в доме предпразд-ничные хлопоты. Красятся яйца. Пекутся куличи. Но самое главное блюдо, которое можно отведать только раз в году в этот дивный день, это - пасха. Бабушки делали пасху двух цветов, белую, традиционную, и красную пасху, которую готовили на топленном в печи молоке. Моя крестная Анастасия Николаевна переваривает сухое красное вино "Гамза", и получается божественный напиток.

На Пасху у нас дома за празд-ничным столом собирается очаровательная компания женщин почтенного возраста, приятельниц моих бабушек. Слышится вновь и вновь - "Христос Воскресе! - Воистину Воскресе!" Я всматриваюсь в просветленные, в миг помолодевшие лица женщин. И знаю, каким тяжким молотом прошлась по жизни каждой из них война. Но никто из них не ожесточился, не сломался, не утратил света в душе. Я люблю слушать, как они поют за праздничным столом, наполняя каждое слово известных песен радостью и болью прожитых лет. Вот заводят они свою самую любимую:

Я трогаю русые косы,

Ловлю твой задумчивый взгляд.

Над нами весь вечер березы

О чем-то чуть слышно шумят.

И кажется, весь "мир спасенный, мир вечный, мир живой" помнит их великую жертву и поет вместе с ними:

Не спят под Москвою березы,

В Париже каштаны не спят...

И в эти дивные минуты мне и хочется, и верится, что наступят такие времена, когда все люди забудут о войнах и не станет на Земле врагов. И разные народы заживут как добрые соседи в нашем доме на углу Павлиновки и Поморской.

Ирина СИДОРОВА