Двина
1 августа 2005 (3)
Инф.

Слово о походе Игоревом, Игоря, сына Святославова, внука Олегова

(Переложение М. А. Логинова) [an error occurred while processing this directive]

Дико нам было бы, братья, начать, как в старой литературе,
печальную повесть о походе Игоревом, Игоря Святославича.
Начать придётся эту песню так, как требует быль сего времени,
а не так, как писалось Бояном.
Боян вещий, когда кому хотел песнь творить,
то растекался мыслью, - <соловьём> по древу,
серым волком по земли, сизым орлом под облаками;
вспоминал сказания о войнах древних времён.
Потом пускал десять соколов на стаю лебедей,
которую настигали, та первой песнь пела
старому Ярославу, храброму Мстиславу,
который зарезал Редедю пред полками касожскими,
красному Роману Святославичу.
Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей пускал,
он свои вещие персты на живые струны воскладал,
они же сами князьям славу рокотали.
Почнем же, братья, повесть сию
от старого Владимира до нынешнего Игоря,
который натянул ум-лук силой своею
и обнажил меч-сердце своим мужеством, 
исполнившись ратного духа, навёл свои храбрые полки
на землю Половецкую, за землю Русскую.
Тогда Игорь взглянул на светлое солнце
и увидел от него тьмою [вместо света]
всех своих воинов прикрытыми.
И обратился Игорь к дружине своей:
"Братья и дружина!
Лучше уж убитым быть, чем пленным быть [у дурного знамения],
а всядем, братья, на своих борзых коней
да поглядим на Синий Дон!"
Запала князю в ум к желанию и печаль -
ему знамение заказало испробовать Дону Великого.
"Хочу, - сказал, - копьё переломить
в поле Половецком, с вами, русичи, хочу
либо голову свою сложить, либо испить шеломом Дону".
О Боян, соловей старого времени!
Как бы ты эти походы воспел, скача, соловей, по мысленну древу,
летая умом под облаками, свивая славы прошлому и будущему,
рыща в тропу Троянову чрез поля на горы?
Пел бы песнь Игорю, Олегову внуку:
"Не буря соколов занесла
чрез поля широкие -
галочьи стаи гонят
к Дону Великому?"
Или запел бы вещий Боян, Велесов внук:
"Кони ржут за Сулою -
звенит слава в Киеве,
трубы трубят в Новеграде -
стоят стяги в Путивле!"?
Игорь ждёт мила брата Всеволода.
И говорит ему буй тур Всеволод:
"Один брат, один свет светлый -
ты, Игорь! Оба мы - Святославичи!
Седлай, брат, своих борзых коней,
а мои, тебе известно, осёдланы у Курска на границе.
И мои тебе куряне известны, витязи,
под трубами рождены, под шеломами взлелеяны,
с конца копья вскормлены, пути им ведомы,
овраги ими знаемы, луки у них натянуты,
колчаны отворены, сабли изострены,
сами скачут, как серые волки в поле,
ищучи себе чести, а князю славы".
Тогда вступил Игорь-князь в златое стремя и поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь преграждало, ночь стонущая ему
угрозою птиц пробудила, свист звериный встал,
буйствует Див-ветер, кличет в вершинах дерев,
велит послушать землям безвестным, Волге, и Поморию,
и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский идол!
А половцы неведомыми дорогами побежали к Дону Великому,
кричат-скрипят телеги в полуночи, будто лебеди распуганные.
Игорь к Дону воинов ведёт!
Уже бед его поджидают птицы по дубам,
волки угрозу возвывают по оврагам,
орлы клёкотом на кости зверей зовут,
лисицы брешут на червлёные щиты.
О Русская земля! Уже за шеломянем еси!
Долго ночь темнит, заря свет прорезала, туман поля покрыл,
щёкот соловьиный уснул, говор галочий пробудился.
Русичи великие поля червлёными щитами перегородили,
ищучи себе чести, а князю славы.
Рано утром в пятницу потоптали поганые полки половецкие,
и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девок половецких,
а с ними злато, и паволоки, и драгие оксамиты.
Покрывалами, и плащами, и кожухами начали мосты мостить
по болотам и грязивым местам, и всякими узорочьями половецкими.
Червлён стяг, бела хоругвь, червлёна чёлка,
серебряная сбруя храброму Святославичу!
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо.
Далече залетело!
Не было оно обиде порождено ни от сокола, ни от кречета,
ни от тебя, чёрный ворон, поганый половчинин!
Гзак бежит серым волком, Кончак ему путь указывает к Дону 
Великому.
Другого дня весьма рано кровавые зори свет возвещают,
чёрные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца,
а в них трепещут синии молнии.
Быти грому великому, идти дождю стрелами с Дону Великого!
Тут копьям переломиться, тут саблям пообломаться
о шеломы половецкие на реке на Каяле, у Дону Великого!
О Русская Земля! Уже за шеломянем еси!
Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря
стрелами на храбрые полки Игоревы.
Земля гудит, реки мутно текут,
пыли поля прикрывают, стяги говорят:
половцы идут от Дона, и от моря
и от всех стран русские полки обступили.
Дети бесовы кликом поля перегородили,
а храбрые русичи прегородили червлёными щитами.
Яр тур Всеволод!
Стоишь на брани, прыщешь на воинов стрелами,
гремишь о шеломы мечами харалужными!
Куда, тур, поскачешь, своим златым шеломом посверкивая,
там лежат поганые головы половецкие.
Порассечёны саблями калёными шеломы аварские от тебя,
яр тур Всеволод! Никакая рана не страшна, братья,
забывшему честь и богатство, и града Чернигова отцов златой стол,
и своей милой возлюбленной, прекрасной Глебовны свычаи и обычаи!
Были сечи Трояновы, минули годы Ярославовы,
были походы Олеговы, Олега Святославича.
Тот Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял.
Ступает в златое стремя в граде Тмуторокане
(это этот звон слышал давний великий Ярослав),
а сын Всеволода, Владимир, всякое утро уши закладывал в Чернигове.
Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела,
и на Канину зелёное погребальное покрывало
постлала за обиду Олегову храброму и молодому князю.
С той же Каялы Святополк повелел привесть отца своего
между венгерскими иноходцами ко святой Софии и Киеву.
Тогда, при Олеге, гориславичи сеялись и прорастали усобицами,
погибало достояние Даждьбожьего внука [России],
в княжьих крамолах жизни человеческие сокращались.
Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали,
но часто враны граяли, трупы себе деля,
и галки свою речь говорили, хотя полететь на пиршество.
То было в те рати и те походы, а такой рати не слышано!
С раннего утра до вечера, с вечера до света летят стрелы калёные,
гремят сабли о шеломы, трещат копья харалужные
в поле безвестном среди земли Половецкой.
Чёрная земля под копытами костьми была посеяна
и кровию полита, горем взошли [они] по Русской земли.
Что мне шумит, что мне звенит далече рано пред зорями?
Игорь полки [ковуев] возвращает обратно,
жаль ему [попадя в плен] мила брата Всеволода.
Бились день, бились другой, третьего дни к полудню пали стяги
  Игоревы.
Тут братья разлучились на бреге быстрой Каялы,
тут кровавого вина не достало, тут пир докончили храбрые русичи,
сватов попоили, а сами полегли за землю Русскую.
Никнет трава от жалости, и деревья от горя к земле преклонились.
Уже, братья, невесёлая година настала, уже пустыня войско прикрыла.
Встала Обида-Раздор в войсках Даждьбожьего внука,
вступила Девою на землю Троянову,
восплескала лебедиными крылами на синем море у Дона,
плещучи, потопила времена изобилия.
Война князей на поганых прекратилась,
сказал брат брату: "Сё моё, а то моё же".
И начали князи про малое "сё великое" молвить,
и сами на себя крамолу ковать, и поганые со всех стран
приходили с победами на землю Русскую.
О, далече залетел сокол, птиц бья, - к морю!
И Игорева храброго полка не воскресить!
По нему кликнули Карна и Желя, поскакали по Русской земле,
горе людям неся в языках пламени.
Жёны русские восплакали, восклицая:
"Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслить,
ни думой сдумать, ни очами соглядать,
а злата и серебра и в глаза не видывать".
И восстонали, братья, Киев от горя и Чернигов от напастей.
Тоска разлилась по Русской земли,
печаль обильно потекла средь земли Русской.
И князи сами на себя крамолу ковали,
и поганые с победами нарыскивали на Русскую землю,
беря дань по девице от двора.
Те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод,
уже лжу разбудили раздором, которую было усыпил отец их,
Святослав грозный великий киевский.
Грозою было поверг, своими сильными полками
и харалужными мечами наступил на землю Половецкую,
притоптал холмы и овраги, возмутил реки и озёра,
иссушил потоки и болота. И поганого Кобяка из Лукоморья,
от железных великих полков половецких, как вихрь, исторг -
и пал Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святославовой.
Тут немцы и венецианцы, тут греки и чехи
поют славу Святославу, корят князя Игоря,
который потопил изобилие на дне Каялы,
реки половецкой, русского злата насыпав.
Тут Игорь-князь пересел из седла златого в седло пленного.
Уныли у городов заборолы и веселие поникло.
Святослав мутен сон видел в Киеве на горах.
"Этой ночью с вечера одевали меня, - сказал, -
чёрным погребальным покрывалом на кровати тисовой,
черпали мне синее вино, с кровью смешанное,
сыпали мне из пустых колчанов поганых иноземцев
крупный жемчуг на грудь и нежили меня.
Уже доски без матицы в моём тереме златоверхом.
Всю ночь с вечера серые враны граяли у Плесньска,
на болони была дебрь Кияня, и понеслись к синему морю".
И ответили бояре князю: "Уже, княже, горе ум полонило,
это два сокола слетели с отчего стола златого
поискать града Тьмутороканя или испить шеломом Дону.
Уже соколам крыльца подсекли поганых саблями,
а самих опутали в путины железные.
Темно было в третий день, два солнца померкли, оба багряных столпа
 погасли,
и с ними молодые месяцы, Олег и Святослав,
тьмою заволоклись и в море погрузились,
и великую смелость подали хиновам.
На реке на Каяле тьма свет покрыла.
По русской земли простёрлись половцы, как гепардов выводок.
Уже пал позор на славу, уже ударила
неволя на волю, уже бросился Див на землю.
Это готские красные девы воспели на бреге синего моря, -
звеня русским златом, поют время Бусово,
лелеют месть за Шарукана, - а мы уже, дружина, без веселия!"
Это в ту пору великий Святослав изронил
Злато Слово, с слезами смешанное, и сказал:
"О мои племянники, Игорь и Всеволод!
Рано начали Половецкую землю мечам предавать
и себе славы искать. Вы нечестно одолели,
нечестно кровь поганую пролили.
Ваши храбрые сердца из крепкого
харалуга скованы и в смелости закалены.
Что же сотворили моей сребряной седине?
И уже не вижу власти сильного и богатого,
и имеющего множество воинов брата моего Ярослава,
с черниговскими былями, с могутами, и с татранами,
и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами.
Те без щитов, с засапожными ножами, кликом
полки побеждают, звеня в прадеднюю славу.
Вы сказали: "Помужествуем сами, и прошлую славу
себе похитим, и будущую себе же поделим!"
А разве дивно, братья, старому помолодеть?
Когда сокол перелиняет, заматереет -
высоко птиц возбивает, не даст гнезда своего в обиду.
Но вот зло - князья мне не пособляют.
Всё достигнутое за эти годы пошло прахом.
Вот у Ром кричат под саблями половецкими,
и Владимир под ранами. Горе и тоска сыну Глебову!"
Великий княже Всеволод!
Неужели даже мыслью тебе не прилететь издалека
отцов златой стол поблюсти?
Ты ведь можешь Волгу вёслами расплескать,
а Дон шеломами вычерпать!
Если бы ты был здесь, то была бы раба по ногате, а раб по резани.
Ты ведь можешь посуху живыми шереширами стрелять -
удалыми сынами Глебовыми.
Ты, буй Рюрик, и Давыд!
Не ваши ли воины злачёные шеломы по крови пускали плавать?
Не ваша ли храбрая дружина рыкает, аки туры раненые,
саблями калёными в поле безвестном?
Вступите, господа, в златые стремена за обиду сего времени,
за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав!
Высоко сидишь на своём златокованом столе,
подпёр горы Венгерские своими железными полками,
заступив королю путь, затворив Дунаю ворота,
меча тяжести чрез облака, суды рядя до Дуная.
Грозы твои по землям текут,
отворяешь Киеву врата,
стреляешь с отчего златого стола султанов за землями.
Стреляй, господин, Кончака, поганого богохульника,
за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!
А ты, буй Роман, и Мстислав!
Храбрая мысль направляет ваш ум на битву,
высоко летит на битву в отваге,
как сокол на ветрах парящий,
хотящий птицу храбро одолеть.
Это ведь у вас железные молодцы под шеломами латинскими.
От них дрогнула земля, и многие страны -
Хинова, Литва, Ятвяги, Деремела, и половцы копия свои опустили
и головы свои подклонили под ваши мечи харалужные.
Но уже, князь Игорь, померк солнца свет,
и деревья не к добру листву потеряли.
По Роси и по Суле грады поделили [половцы].
И Игорева храброго полку не воскресить!
Дон тебя, князь, кличет и зовёт на победу.
Ольговичи, храбрые князья, доспели на брань...
Ингварь и Всеволод, и все три Мстиславича,
не худого гнезда соколы! Не победными
жребиями себе владения расхитили!
Где ваши златые шеломы и копья ляшские, и щиты?
Загородите полю ворота своими острыми стрелами
за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!
Уже Сула не течёт сребряными струями к граду Переяславлю,
и Двина болотом течёт меж бывших
грозными половчан под кликом поганых.
Один только Изяслав, сын Васильков, позвенел
своими острыми мечами о шеломы литовские,
превзошёл славу деда своего Всеслава,
и сам под червлёными щитами на кровавой траве
повержен литовскими мечами, и с любимцем
исходил кровью, и тот сказал:
"Дружину твою, князь, птиц крылья
приодели и звери кровь вылизали".
Не было тут брата Брячислава, ни другого - Всеволода.
В одиночестве он изронил жемчужную душу чрез златое ожерелие.
Уныли голоса, поникло веселие, трубы трубят городенские!
Ярослава все внуки и Всеслава!
Склоните стяги свои, вонзите свои мечи в ножны.
Уже лишились дедовой славы. Вы своими крамолами начали 
наводить поганых на землю Русскую, на богатство Всеслава.
Из-за усобицы было насилие от земли Половецкой!
На седьмом веке года Трояна
бросил Всеслав жребий о девице себе любой.
Он хитростями опёрся о коней и скакнул к граду Киеву,
и поймавший, добившийся сбруей - путами злата стола киевского,
скакнул от них лютым зверем в полуночи из Белаграда.
Объятый синей мглой, ухватил везение третьим кусом,
отворил врата Новуграду, расшиб славу Ярославову,
скакнул волком до Немиги с Дудуток.
На Немиге снопы стелют головами, молотят цепами харалужными,
на току жизнь кладут, веют душу от тела.
Немиги кровавые берега не добром были посеяны -
посеяны костьми русских сынов.
Всеслав-князь людей судил, князьям грады рядил,
а сам в ночи волком рыскал,
из Киева дорыскивал до петухов Тмутороканя,
великому Хорсу волком путь перерыскивал.
Ему в Полоцке позвонили заутреню рано, а он в Киеве звон слышал.
Хотя и вещая душа в дерзком теле, но часто от бед страдал.
Ему вещий Боян давно припевку, разумный, сказал:
"Ни хитрому, ни умелому,
ни птицей [летать] умеющему
суда божьего не минуть".
О, стонать Русской земле, вспоминая прежние времена
и прежних князей! Того старого Владимира
нельзя было пригвоздить к горам Киевским!
Так же, как тогда, ныне встали стяги Рюриковы
и другие, Давыдовы, но розно их полотнища полощутся.
Копья поют!
На Дунае Ярославнин глас слышится,
чайкою безвестной рано кличет:
"Полечу, - говорит, - чайкою по Дунаю,
омочу бебрян рукав в Каяле-реке,
утру князю кровавые его раны на могучем его теле".
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, восклицая:
"О Ветр, ветрило!
Зачем несёшь хиновские стрелки
на своих лёгких крыльях на моего лады воинов?
Мало тебе было высоко под облаками веять,
лелеючи корабли на синем море?
Зачем, господин, моё веселие по ковылям развеял?".
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, восклицая:
"О Днепр Словутич!
Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую,
ты лелеял на себе Святославовы насады до стана Кобякова.
Прилелей, господин, моего ладу ко мне,
чтобы не слала к нему слёз на море рано".
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, восклицая:
"Светлое и тресветлое Солнце!
Каждому тепло и хорошо, ты почему, господин, бросило
горячие свои лучи на лады воинов?
В поле безводном жаждою им луки ослабило,
горем им колчаны заткнуло?"
Дуло с моря на север, идут смерчи [однопутно с] облаками.
Игорю-князю бог путь кажет из земли Половецкой
на землю Русскую, к отчему златому столу.
Погасли вечером зори. Игорь спит, Игорь бдит,
Игорь мыслию поля мерит от Великого Дону до Малого Донца.
Конь в полуночи, Овлур свистнул за рекою,
велит князю разуметь: князю Игорю не быть!
Кликнула, стукнула земля, восшумела степь,
в вежах половецких забегали.
А Игорь-князь скакнул горностаем
в тростники и белым гоголем на воду.
Всел на борзого коня и соскочил с него серым волком,
и побежал к лугу Донца, и полетел соколом под облаками,
избивая гусей и лебедей к завтраку, и обеду, и ужину.
Коли Игорь соколом полетел, тогда Влур волком побежал,
стряхивая собою студёную росу, - загнали своих борзых коней.
Донец говорит: "Князь Игорь! Не мало тебе величия,
а Кончаку нелюбия, а Русской земле веселия".
Игорь отвечает: "О Донец! Не мало тебе величия,
лелеявшему князя на волнах,
стлавшему ему зелёную траву на своих сребряных брегах,
одевавшему его тёплыми туманами под сению зелёных дерев,
предупреждавшего его гоголем на воде,
чайками на струях, чернядями на ветрах.
Не такова, как ты, река, река Стугна:
мелкое течение имея, поглощая чужие ручьи и потоки,
расширяясь к устью, юношу, князя Ростислава, заключила.
На Днепра тёмном берегу плачет мать Ростислава
по юноше, князю Ростиславу. Уныли цветы от жалости,
и дерева с горя к земле преклонились".
То не сороки восстрекотали, по следу
Игореву едут Гзак с Кончаком.
Тогда враны не граяли, галки поумолкли,
сороки не стрекотали, полозы ползали только.
Дятлы стуком путь к реке кажут,
соловьи весёлыми песнями об уходе света знак подают.
Молвит Гзак Кончаку:
"Если сокол к гнезду летит, соколёнка
расстреляем своими злачёными стрелами".
Ответил Кончак Гзаку:
"Если сокол к гнезду летит, вестимо,
соколёнка опутаем красною девицею".
И сказал Гзак Кончаку:
"Если его опутаем красною девицею,
не будет нам ни соколёнка, ни красной девицы
и почнут нас птицы бить в поле Половецком".
Сказано в Бояновой оде на Святославича,
песнотворцем старого времени Ярославова,
Олега-князя любимцам:
"Тяжко тебе, голова без плеч,
беда тебе, тело без головы -
Русской земле без Игоря".
Солнце светится на небеси - Игорь князь в Русской земле.
Девицы поют на Дунае, вьются голоса чрез море до Киева.
Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей.
Страны рады, грады веселы.
Пойте песнь старым князьям, а потом молодым пойте!
Слава Игорю Святославичу,
буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу!
Здравы будьте, князья и дружина,
побарая за христиан на поганые полки!
Князьям слава и дружине!
Аминь.