Каргополье
21 января 2006 (4)
Инф.

"...На троих!" (продолжение)

Вскарабкавшись по шаткой, хоть и металлической, лестничке в сторожку, которая представляла собой ржавый ветхий вагон, они наткнулись на тлетворный запах вчерашнего перегара и человека, спящего в "берцах" и сиреневых вытертых, как сам вагончик, трико на кровати у двери. Еще две пустовали, застеленные грязными одеялами, увенчанные засаленными подушками. Похоже было на коечки в какой-нибудь палате онкологической клиники, наполняющейся новыми пациентами.

Алексеев и Берроуз осторожно уселись на одну из кроватей, пружинный матрац которой немедленно продавился до пола под давлением их тел. Раздался скрип, который напоминал, скорее, рев раненого мамонта, чем скрежет металла. Пока сидящие оглядывались, отметив из достопримечательностей сторожки черно-белый телевизор, стоящий на неопрятном табурете, абориген в трико проснулся, закашлялся и приготовился уже было смачно сплюнуть на пол, но увидел людей и с отвращением воздержался. Потом он сел на кровати, показав присутствующим торс, по которому смело можно было изучать определенный раздел анатомии, и обратился к ним с очень простым вопросом:

- А вы кто?

- Алексеев, можно Олег.

- Берроуз, инженер. Кандидат технических наук. Защитил диссертацию:

- А-а:

Человек подошел к столу и глотнул из банки с треснувшей стенкой, наверное, теплой воды. Вернулся на кровать, чихнул и тоже представился:

- Фунт.

Подумав, добавил:

- Можно просто - Фунтик.

Хотел еще что-то сказать, но, почесав косматый затылок, только кивнул.

- А вы почему спите на самой неудобно расположенной по отношению к выходу кровати? - деликатно поинтересовался Берроуз.

Фунт ответил просто:

- А на остальных помирают все. Быстро как-то. Да и до дверей ближе, если что.

Нельзя сказать, чтобы Алексеева и Берроуза ответ этот как-то обрадовал или воодушевил.

В местечковом магазинчике на полках из спиртного были только чекушки с водкой. Стояли они там для приличия - две штуки, одна с красной этикеткой, другая с синей. Под прилавком ничего такого не было, на складе же имелось десятка три. Выставленные напоказ чекушки покрылись от невостребованности толстым слоем пыли. Этикетки их выцвели от времени, отчего жидкость внутри казалось омерзительной.

Однако при этом Астафьево была, наверное, одной из самых пьющих деревень в мире. Не было дома, двора, где утро обходилось бы без снятия похмелья народным способом хотя бы одним из хозяев или постояльцев.

Особой популярностью здесь пользовался ветхий дом на окраине. Дом - не дом: Халупа какая-то.

В один пасмурный день лет за пять до событий, о которых автор пытается здесь написать, Мирза привез в этот сарай какого-то безликого, безвозраст-ного и бесполого человека, которого назвал при всех - "Тугрик". А через некоторое время окраина стала самым людным в деревне местом, потому что Тугрик, вселившись, немедленно стал торговать - спиртом.

Спирт он продавал по бутылкам и литровым банкам, баночкам из-под детского питания и столовым ложкам круглые сутки. Здесь выяснилась одна отличительная черта Тугрика - он мог не спать вообще. По крайней мере, кто бы из сельчан когда бы ни постучался в калитку (дальше калитки хозяин не пускал, двор сторожила здоровенная немецкая овчарка Гитлер), ровно через тридцать секунд (чувство времени у людей, жаждущих опохмелиться развито удивительно) равнодушное лицо хозяина возникало перед страдальцем. Тугрик не здоровался и не говорил "до свидания". В его речи бытовали слова: "сколько", "да", "нет", "еще раз нет" и для особо наглых - "Гитлер, фас". Впрочем, последняя фраза, употребленная Тугриком с десяток раз в начале его жизни здесь, с тех пор больше не повторялась:

Но вернемся в магазин.

Толстая продавщица, которую звали конечно же Тоня, однажды была искренне удивлена. В магазин явился учитель Алексеев и скупил все чекушки (числом тридцать две). А когда Тоня узнала, что Алексеев учителем больше не работает и, следовательно, бояться его нечего (а учителей-то немолодая бывшая второгодница по привычке побаивалась), она и закричала: "Олег Александрович! Олег! Алик! Алкаш! Чекушки! Чекушин Алик! Алик Чекушин!!!" - и кричала эту фразу до тех пор, пока Алексеева не стала так называть вся деревня. Называли месяц. Пальцем тыкали, особенно бывшие ученики. А потом забыли:

Однако у автора есть свое мнение на этот счет. Пусть Алексеев остается Алексеевым.

(Продолжение следует.)