|
Независимый взгляд
16 февраля 2005 (5)
ЛЮДМИЛА ЕГОРОВА
К 85-летию со дня рождения писателя
МОЙ ФЕДОР АБРАМОВ
(Продолжение. Начало в N4)
- Юрий Федорович, в одном из своих писем к вам Федор Александрович признался,
что был бы рад, если бы вы написали о нем "статейку". Что вы ему на это
ответили?
- Помню это письмо... В нем Федор Александрович высказал недовольство тем, что и
как о нем пишут. А он, привыкший говорить правду, был заинтересован в правде
нашего восприятия и его творчества, и его личности. Есть немало причин, почему
мне не удалось еще в то время исполнить свое намерение написать о книгах
Абрамова статью, как я опрометчиво пообещал Федору Александровичу... То ли
пороху не хватило, то ли Шергин увлек и захватил искренностью своих дневников.
Слово в тех дневниках с предельной полнотой выражает самое труднодоступное -
свое переживание, свое чувство, свою мысль... Проза же Абрамова иного,
повествовательного рода: она пытается передать прежде всего не личное, а
социальное состояние жизни... Может быть, сейчас, при помощи ваших вопросов,
Людмила Владимировна, я и постараюсь выполнить по мере своих сил то мое
обещание...
- Как вы познакомились с Федором Александровичем?
- В ту пору я жил еще здесь, в Архангельске. Так случилось, что мою повесть
"Пиво на дорогу" - это моя дипломная работа - набрали в журнале "Октябрь", а
потом спохватились: на носу 50 лет Совет-ской власти, а Галкин эту власть ставит
как бы под сомнение. Мне даже вопрос в редакции задали: "Как вы оцениваете 50
лет Советской власти?" Я сказал, что положительно. А мне с ухмылкой: "Оно и
видно!"
Набранный текст мне вернули. И я с этим "октябрьским" набором приехал на семинар
в Малеевку - тогда семинары с молодыми писателями частенько проводились. Стали
мою повесть читать. Таня Хомякова, ответственный секретарь журнала "Звезда", мою
рукопись увезла в Ленинград и отдала Абрамову на отзыв: вот, мол, ваш земляк
сочинил, хорошо бы для нашего журнала рецензию. Ну и Абрамов написал...
- И рецензию довольно лестную для вас, тогда еще очень молодого писателя...
- Так вот, когда я пришел в редакцию журнала "Звезда", там был Абрамов, и мы
познакомились. Меня и Таню Хомякову он пригласил к себе домой. Абрамов был
молод, но уже знаменит. Помню, говорил мне, что я на 17 лет младше его, что еще
успею многое сделать. К тому времени его роман "Братья и сестры" я уже прочел...
- Была ли вам знакома писательская "кухня" Абрамова?
- Не скажу, что хорошо знакома, но сам литературный труд его, насколько я могу
судить, был организован весьма строго. Вставал Федор Александрович часов в семь,
с девяти до трех работа за письменным столом, никаких по-сторонних разговоров,
никаких других занятий, телефон отключен...
Из всех моих знакомых литераторов он со своей строгой организацией литературного
дела был, пожалуй, такой единственный... И таким условиям в доме должны
безоговорочно подчиняться все твои близкие без исключения: гость не гость, жена
не жена... А что каса-ется вдохновения, настроения, хочется - не хочется, все
это отступало на второй план: работай - и вдохновение придет. И разве мало в
книгах Абрамова страниц, озаренных именно таким вдохновением...
После работы за письменным столом - обед, прогулка; вечером - чтение книг,
писание писем.
Я говорю обо всем этом потому, что мне привелось погостить у Федора
Александровича и Людмилы Владимировны в их ленинградском доме на Третьей линии и
на себе испытать всю строгость этой организации рабочего дня. Еще с вечера я был
предупрежден: вставать в восемь, завтрак, а к девяти уматывай и до трех не
появляйся... А погода случилась - слякоть, холодно, сумрачно... Может, говорю, я
тут где-нибудь на кухне, в уголке посижу, почитаю? "Нет-нет, ты будешь мешать".
Куда же мне идти? "Иди куда-нибудь, гуляй, Ленин-град большой!.." И хотя в
Ленинграде я бывал и раньше и знал, что он большой, но в те дни гостеваний я
особенно почувствовал, насколько он большой, холодный и мокрый...
- Приходилось ли вам читать абрамовскую рукопись еще до того, как она
приобретала вид книги?
- Прочитать в рукописи мне привелось только роман "Пути-перепутья" да повесть
"Пелагея"...
- Однако, Юрий Федорович, книгу надобно было не только сочинить, но еще и
издать. Требовались ли тогда определенные усилия и от самого писателя?
- Да, и немалые. Особенно, если у него могли быть свои, самодеятельные
представления о правде и о том, что в советской дей-ствительности позитивно, а
что негативно. В лице всех сотрудников - от младших редакторов до главных
редакторов - были на этот счет, кроме своих персональных соображений, еще и
точные предписания сверху. А верх этот имел очень широкие пределы, от секретаря
по идеологии до цензурного комитета в Китайском проезде. Назывался он, конечно,
не цензурный, а как-то иначе... Но в цензуре было, на мой взгляд, не только зло
для литературы, но и добро: она как бы только одним своим присутствием пресекала
литературное хулиган-ство, порнографию, всякие политические спекуляции, каковых
сейчас видимо-невидимо... Но поскольку это было серьезное идеологическое
учреждение, то и люди там сидели дотошные и бдительные, и на всякую социальную
двусмысленность нюх у них был острый, часто даже сверхострый. Так что журналы и
издательства старались представлять на подпись в цензуру уже хорошо
отредактированные тексты: лучше было перебдеть, чем недобдеть.
У Федора Александровича такие трудности возникали постоянно, насколько я знаю.
Особенно после очерка "Вокруг да около". И его долго держали в "черном теле" -
года два-три не издавали и не печатали вовсе. Тем более, что тогда он был еще не
такой известный и не особенно вхож в высокие кабинеты. Но он и в те годы не
сдавался. Мы как раз познакомились в это трудное для него время: Федор
Александрович писал "Две зимы и три лета". В журнале "Звезда", где он был своим
человеком, никак не решались напечатать его рассказ: слишком-де черно, тяжело,
натуралистично и так далее - обычные в таких случаях слова. Назывался этот
рассказ "На задворках". Его так и не напечатали. Но вот какое дело: как раз из
этого рассказа потом у Федора Александровича получилась прекрасная повесть
"Пелагея".
Мне думается, что именно после "Двух зим" и стал наш Федор Александрович
писателем-тяжеловесом в советской литературе. Но это вовсе не значило, что у
"тяжеловеса" издательские дела шли сами собой. Вот в Европе и Америке есть
литературные агентства, ко-торые берут на себя издательские заботы, рекламное
обеспечение. У нас ничего подобного не было и пока как будто нет. Поэтому каждый
писатель был сам себе агентст-во: сам сочинял, сам издавал, сам обеспечивал
рекламу и критику... Никто ведь не придет и не скажет: давайте вашу рукопись, мы
желаем издать или переиздать. Нет, надо обо всем позаботиться самому: писать
заявки с просьбами включить в перспективный план, ходить по секретарям,
издательствам, готовить рукопись, перепечатки, расклейки, составления... А потом
начинаются долгие месяцы мучительного ожидания: одобрят - не одобрят? включат -
не включат? кому отдали на рецензию: доброжелательному писателю и критику или
какому-нибудь бдительному злодею? А тех и других было весьма много у таких
приверженцев деревенской социальной правды, каким был и Абрамов...
У младшего редактора свои замечания, у заведующего редакцией - свои, у главного
редактора - третьи. А тут и цензура с красным карандашом гуляет по твоему тексту
и отмечает все сильные выражения, в которых и гнездится правда дей-ствительной
жизни... Но если с обычным писателем разговор бывал короток, пусть даже и с
улыбкой, то с "тяжеловесом" не так просто, да и сам он не спустит, не отступит,
а пойдет разбираться на Старую площадь в какой-нибудь подъезд, в Китайский
проезд... И сколько это все отнимает у "тяже-ловеса" времени, нервов!.. Всего
этого не миновал и Абрамов.
- Но об этой стороне своих хлопот он не распространялся...
- Может быть, оно и правильно: ведь предыстория книги, какой бы она ни была,
скрыта от читателя. Ему нет до этого дела, как и тебе, когда ты пьешь кружку
молока, нет дела до того, долга ли дорога доярки от дома, где она живет, до
фермы, где она трудится... Это сейчас возьмешь в руки тяжелый том - и как будто
оно всегда так и было. И кто скажет, сколько здесь трудов, и не только в виде
творческой, сладкой сочинительской муки, долгих раздумий, сомнений и отчаяния,
но и будничных, часто малоприятных хлопот, - ради будущей книги... Ради того,
чтобы теперь именно так и было для всех и всегда: Федор Абрамов. "ПРЯСЛИНЫ". И
ничего лишнего.
(Продолжение следует)
ЛЮДМИЛА ЕГОРОВА, фото автора и Рудольфа Кучерова
| |