Важский край
14 апреля 2006 (15)
Светлана Соболева.

"Боева, да не совсем!"

Самобытного человека редко нынче встретишь. Мария Ивановна Добрынина из деревни Перевоз - личность в этом смысле незаурядная: колоритная, яркая, по каждому вопросу со своим особенным суждением. Познакомились мы с ней год назад, оказавшись соседками по больничным койкам в шенкурской "терапии". Не забуду слёз Марии Ивановны, когда после УЗИ ей сообщили о проблемах с почками. Для начала всплакнув, Добрынина затем вдруг вся приободрилась, подтянулась, провела сверху вниз руками по телу и во всеуслышание заявила: "У меня всё хорошо! У меня ничего не болит!". Оставить её ещё на пару деньков в стационаре было бы уже невозможно: "Домой! Домой! Домой!", - только и причитала наша недавняя коллега по уколам и капельницам.

Мы встретились с Марией Ивановной через год, в канун её 80-летия.

- Я не люблю, как пишут! Что говорить-то? Ты это выключи, - имея в виду диктофон, обрушилась на меня для порядка Добрынина. Однако через несколько секунд мы вели с ней неторопливый разговор. - Я ведь давношняя, - сообщила мне юбилярша. - Работать с детства приученная. Как война началась, сразу на фронт запросилась, да не взяли меня, молодая ещё была.

Отец-фронтовик вернулся с первой мировой войны без ног. Несмотря на свою инвалидность, вёл единоличное хозяйство, работал от зари до зари, ведь нужно было кормить восемь детей. Ушёл из жизни рано: сердце не выдержало, когда скот стали забирать в колхозы.

После окончания семилетней школы в Матигорах Маша Денисова поступила в Холмогорский техникум на зоотехника. Доучиться не довелось: началась война, на фронт, конечно, 16-летнюю девушку не взяли, а вот на оборонных работах в Кеми окопы она покопала вдосталь.

- У меня жизнь очень тяжёлая была, - поясняет Мария Ивановна. - С оборонных отправили меня на сплав. Со сплава - в лес. Вкалывали от звонка до звонка: с семи утра до семи вечера. С мороза в общежитие придёшь, не всегда у печки и одежду-то высушишь: народу много! Всё пережила. А в 1944 году поступила в заготживконтору. Развозила скот по всему Советскому Союзу! С Холмогор до Архангельска семьдесят пять километров шли пешком, а потом уже поездами "холмогорку" развозили, в одном вагоне с животными. Поездила я тогда, мир посмотрела по разным городам и весям России и Белоруссии.

В 1949 году на пять месяцев задержалась Мария Денисова в рабочей командировке в Шенкурске. Здесь на Перевозе встретила свою судьбу - Леонида Добрынина, вышла замуж. За старшим сыном Володей в семье появились Саша и Лена.

- А скота-то я так полюбила за то время, что им торговала, что ни на какую другую работу не пошла, а пошла в колхоз имени Ленина - дояркой, - сообщает собеседница. - И вот ведь двадцать семь лет отработала там дояркой и пять лет бригадиром! До трёх тысяч литров молока на корову доила ещё в те годы! Мы боролись всегда за план, очень переживали за его выполнение.

После фермы Мария Ивановна тринадцать годков отработала в колхозных теплицах. А когда их закрыли, сразу же заболела. Да ещё как! - Накануне своего семидесятилетия попала в больницу с инфарктом.

- Много и несправедливого в жизни было, - признаётся Добрынина и тут же одёргивает себя, - но я ничего говорить не буду. Конечно, я переживала, переживала сильно, сердечно переживала, были и обиды, а теперь уж всё прошло.

Мария Добрынина родилась на белый свет лидером. Справившись на работе и по дому, находила время как на депутатские обязанности, так и на пение в Шенкурском народном хоре.

- Говорить-то хорошо я не умею, язык у меня шубный, - огорошивает новым словечком собеседница. - Но так-то я активная была, много работала сельским, районным депутатом, меня всегда везде приглашали и все уважали. В партию-то я, правда, уже после вступила, не хотела вступать, а комсомолкой вообще никогда не была.

- Что так, Мария Ивановна? - интересуюсь у неё.

- Комсомолкой не была, потому что очень веровала в Бога. И в церковь в детстве ходила в Матигорах, она у нас всю войну была там, церква-то. Раньше ведь люди - и дети, и родители - все с Богом жили. И батюшка хороший такой был, нас всё конфетками угощал. Обедня пройдёт, после обедни батюшка с дьячком пойдут по деревне с молебнами, всё кадят: и в домах, и во дворах. Теперь всё не так, как раньше-то! - сокрушается Добрынина. - А какие люди сплочённые были, друг за друга горой стояли, все хотели на войну идти.

Хоть и не те наступили времена, но Советская власть ровесницей 1926 года воспринималась тоже хорошо.

- Я Ленина очень уважаю! - заявляет юбилярша. - Ведь кто-то хорошо до революции жил, а бедняки-то очень плохо. Хотя, когда родила второго сына, четверо суток голодом сидела, потому что в колхозе "за палочки" работали. Только Сталин умер - Хрущёв к власти пришёл, стали переходить на деньги. И совсем другая жизнь началась. Колхоз у нас был миллионер, жили хорошо, Владимир Афанасьевич Новиков работал председателем, всегда с каждым поговорит, каждого выслушает. Делегации к нам часто всякие ездили. У нас даже на ферме был магазин самообслуживания. Да что говорить, я шесть раз на курорт съездила! Разве сегодня такое возможно?

Пока разговаривали, Мария Ивановна успела пропеть мне несколько строк из любимых песен. Поёт она всю жизнь, и по сей день. Домашние уже привыкли и без этой особенности маму и бабушку уже не представляют.

- Всё прошло у меня, всё прошло, - вдруг взгрустнула певунья. - Я сейчас, знаешь, какая стала? Вроде как нервна. Меня всё дёргат. То пою, то ревлю, как всю жизнь свою вспомню. Ничего-то я хорошего не видала. Овдовела рано, сорока лет, с тремя детьми. Всё в заботе да в печали. Господи ты Боже!

- Давай, Мария Ивановна, хорошего-то ведь тоже немало было!?

- Может, и было, только хорошее забывается.

Со всех курортов и даже из Москвы, где довелось ей быть участником сельскохозяйственной выставки, Мария Добрынина неизменно стремилась домой, в Шенкурск. Даже в больнице, всплакнув по поводу диагноза, произнеся свою коронную фразу: "Всё хорошо, у меня ничего не болит", она тут же собрала больничные пожитки и, сидя на сумках, с присущей только ей непосредственностью, стала ожидать родных.

Речь Добрыниной вся усыпана присказками да припевками. Только это надо всё слышать вживую, газетный лист слишком убог для столь одарённой натуры.

- Напиши, что я всегда очень любила печь пироги! - напутствует она меня, прихлёбывая чай вприкуску с кусковым сахаром. - Я очень много ем, конечно, сладкого, но ничего не сделаешь, раз хочу: люблю дак! Я сахар больше люблю, чем песок, от сахарного песка меня дует...

- Как это дует, Мария Ивановна?

- Ну, пушит, пушит как-то. Нет, это я тебе серьёзно говорю.

Вновь заводим разговор о былых заслугах, об орденах и медалях, о грамотах почётных.

- Медали ничего не дали, - только и слышу в ответ. - Зато когда в босоножках да в самосшитом платье по Москве с подругой гуляла, а на груди красовался значок "Победитель социалистического соревнования", все встречные милиционеры мне честь отдавали, за иностранку, наверное, приняли.

Не нравится бабушке Маше нынешняя свободная жизнь.

- Почто столько воли дали молодёжи! - сетует она. - Никто ведь её воспитанием не занимается. Раньше пьяных столько не увидишь, сколь сейчас развелось.

Больше всего в людях она ценит уважение друг к другу:

- Люблю я, чтобы ко мне в гости ходили подруги, люблю посидеть с ними, поговорить, чайку попить.

Стоит спросить про характер, Мария Ивановна обязательно споёт: "Боева я, боева, боева, да не совсем, боевая сушит десять, а по мне страдают семь"! Ну а напоследок обязательно приговорит: "Ничего хорошего я в жизни не видала. Ничего, - потом подумает и приговорит, - ну немного-то, конечно, хорошего в жизни было".